Название: Возрождение
Автор: НеЛюбопытное созданье
Категория: Слэш
Пейринг: Арно Савиньяк/Валентин Придд
Рейтинг: NC-17
Жанр: angst, hurt/comfort, established relationship.
Размер: Мини
Статус: Закончен
Дисклеймер: Ни на что не претендую, играюсь
Примечание:
1. Однажды я задалась вопросом: "А способна ли я, в принципе, написать высокорейтинговый фик?". Придумать-то не проблема - проблема это красиво и "вкусно" описать. Смею надеяться, у меня получилось.
2. Разговор, в котором барон Райнштайнер расспрашивал Арно, Валентина и близнецов и сообщил правду о преступлениях Окделла, с которого, собственно, все и началось, состоялся 21 Летних Скал (3 дня до конца месяца), а 15 Летних Волн в бою на Мельниковом лугу пропал Арно. Учитывая, что между этим событиями был еще месяц Летних Ветров, на то, чтобы подружиться, влюбиться, объясниться и едва не поссориться у них было 42 дня.
3. Никс – в германской мифологии один из водных духов. Потому Валентин так пони и назвал: ведь Придда – это «отражение» Германии.
4. Чубарый – светлый в темных пятнах и чулочках. Окрас, в общем, напоминает далматинца (за исключением чулок).
5. Как-то натолкнулась на высказывание (сейчас уже и вспомню, где) что в каноне персонажи употребляют слово «клинок», обсуждая свои (и чужие) интимные «подробности». Хорошо легло на этот текст.
6. Вся ситуация рассматривается с точки зрения Валентина, поэтому стиль изложения может быть несколько витиеват.
читать дальше
Валентин переложил путевые листы в крайнюю стопку, куда складывал те документы, работа с которыми была завершена. Лежащая перед ним карта был закончена, оставалось нанести буквально пару линий, но полковник не спешил с этим. Он уже разобрал все рапорты от своих подчиненных и наложил резолюции, составил отчеты для Ариго и Райнштайнера, подготовил запрос для полкового интенданта. Приказы и отчеты расторопный адъютант уже унес, осталась только карта. Стоит нанести эти линии – и можно уходить. Но тогда он лишится такого удобного наблюдательного поста – окна библиотеки ратуши, где он устроился с документами, выходили аккурат на домик, в котором обосновался Проэмперадор Севера, маршал Савиньяк. Сам Лионель был полковнику не нужен, но вот засевший в апартаментах старшего брата виконт Сэ… Олененок совершенно точно еще не выходил: во-первых, тихо это сделать было бы проблематично, хоть кто-нибудь, да окликнул бы блудного теньента, во-вторых, вороной Кан нахально приставал к серому маршальскому Грато, а тот пока терпел, но видно было, что если «младший» в ближайшее время не уймется, то не избежать ему трепки, несмотря на то, что выросли в одной конюшне.
Валентин снова сделал вид, что полностью сосредоточен на карте, благо, его репутация не позволила бы усомниться в том, что он действительно работает, а не дремлет с открытыми глазами. Итак, как только Арно выйдет, он выведет последнюю линию и отдаст карту одному из порученцев, устроивших посиделки в соседней комнате. Грифели и перья уже сложены, так что останется только закрутить крышку чернильницы и положить последний грифель в набор. После этого по лестнице вниз, к двери – и за углом дома можно будет «совершенно случайно» столкнуться с Арно.
Они не виделись с самой ночи перед боем на Мельниковом лугу, когда расстались, едва не поссорившись, взъерошенные и ошарашенные.
Кто мог подумать, что демонстративная неприязнь Арно будет не вечной? Той летней ночью, возвращаясь с очной ставки, устроенной бергерским бароном, Валентин, неожиданно для самого себя пригласил Арно – и тот согласился. Неторопливо смакуя «Змеиную кровь», перебирая общие воспоминания и удивляясь тому, как, казалось бы, незначительные детали все меняют, они учились говорить друг с другом, слушать и слышать. Они говорили всю ночь и не могли оторваться друг от друга, уже почти расставшись, вспоминали что-то ужасно важное и разговор вспыхивал с новой силой, а потом, как-то очень быстро за пологом палатки заалела заря.
Совместное фехтование, проминание лошадей, дружеские посиделки – они не заметил, когда это переросло в нечто большее. Просто однажды ночью, уже собравшись уходить, Арно, до этого несколько раз порывавшийся что-то сказать и осекавшийся в начале фразы, резко развернулся и поцеловал его. Ощущение горячих нежных губ, ласкающих его собственные, ошеломило. Не встречая сопротивления, Арно осмелел и обнял, осторожно вплетая пальцы в волосы, целуя глубже и настойчивее, соскальзывая на шею. Впрочем, он быстро отстранился и с тревогой заглянул в глаза, что-то спрашивая. А Валентин не слышал – в ушах шумела кровь, тело словно застыло, сердце билось, кажется, в горле.
Нельзя сказать, что произошедшее вызвало в нем отвращение: Олененок давно нравился ему и порой Валентин ловил себя на мысли, что хочет подарить несносному виконту букет цветов – непременно полевых и собранных собственноручно. Или сплести из этих же цветов пышный венок и примять им растрепанные солнечные кудри. А возвращаясь поздно вечером вдоль берега реки и глядя на серебристые блики, рассыпанные по водной глади, мечтал, как позовет Арно на прогулку и они до утра буду бродить рука об руку, слушая трели сверчков и глядя на звезды.
Валентин не привык лгать себе и делать вид, что не замечает очевидного. Он влюбился в Савиньяка. В принципе, это открытие ничего не меняло – они общались, шутили и фехтовали, узнавая друг друга все лучше. Рядом с Арно было тепло и солнечно, рядом с ним можно было отпустить себя, не ожидать удара в спину. Валентин тихо радовался про себя, что та ледяная пустота, которая окружала его так долго, заполнилась искрящимся солнечным светом. Вот только ему и в голову не приходило, что подобные чувства могут быть взаимными. Тем более, что даже в своих самых смелых мечтах он не заходил дальше почти невинных поцелуев и объятий, которые уместнее было бы назвать братскими.
В себя он пришел, сидя на походной кровати, а рядом был напряженный Арно, отпаивающий его вином и уже всерьез подумывавший сбегать к лекарям за перьями и настойкой кошачьего корня. Убедившись, что полковник снова слышит и соображает, он выпрямился и сказал, что сожалеет о том, как его поступок отразился на Валентине. Сказал, что пытался сдержать себя, но ничего не вышло и он готов дать любое удовлетворение, раз его любовь стала таким оскорблением.
На протяжении всей этой горячечной тирады герцог со все возрастающим изумлением всматривался в лихорадочно блестящие черные глаза, пытаясь разобраться в себе и в ситуации. Когда на лице Арно проступило выражение напряженного ожидания, он понял, что должен что-то ответить. Но что можно ответить на такое признание? Вернее, понятно – что, но как быть с собственными… особенностями?
Еще до Лаик Валентин понял, что он отличается от всех своих сверстников и от большинства тех, кто был старше. Он мог рассматривать статуи и картины с обнаженной натурой, искренне восхищаясь чистотой линий, талантом мастера, глубиной сюжета. Он мог читать книги, которые общество называло развращенными и непристойными и его волновали фабула, хитросплетения интриг и глубинные причины поступков героев. Он мог слушать самые разнузданные сплетни и наблюдать откровенное соблазнение абсолютно спокойно, размышляя о том, почему не всегда получалось логически проанализировать и спрогнозировать ситуацию.
Но все эти эротические, а порой и порнографические произведения искусства, примеры вольных нравов королевского двора не трогали его. Ни разу Валентин не чувствовал возбуждения от этих игр и не желал познать всепоглощающую страсть. Более того, любые попытки соблазнения, направленные лично на него он либо игнорировал, либо старался переадресовать другому лицу, благо, подходящих повес в Олларии хватало. Так что звание безупречно воспитанной ледяной статуи он получил очень давно.
Однако, было еще кое-что. Справедливости ради стоит отметить, что иногда его тело все же вспоминало о своей мужской сути и юношеской невоздержанности. Каждый из этих случаев бравый полковник вспоминал с содроганием.
Впервые проснувшись в блаженной истоме, покачиваясь на волнах приятных ощущений, Валентин не сразу осознал, что именно произошло. Полежав несколько минут раскинувшись, словно морская звезда, он лениво перекатился на бок и замер, мгновенно оледенев. Постыдное мокрое пятно на подштанниках и все еще полувозбужденный член слишком ясно указывали на то, что послужило причиной такого состояния.
С трудом поборов накатившую панику, юный Спрут выбрался из постели на подгибающихся ногах, ощущая себя олицетворением собственного гербового животного. К счастью, горничная с вечера оставила за ширмой целый кувшин с водой для умывания и решение пришло почти мгновенно. Валентин быстро обтерся влажной губкой, поминутно вздрагивая от мысли, что в его покои зайдут и застанут в таком виде. Или начнут расспрашивать, почему он вздумал омываться прямо в спальне, игнорируя купальню. Холодная вода и страх стерли остатки возбуждения и Валентин разыскал в гардеробной свежее белье.
К счастью, пятно на подштанниках было невелико и быстро высохло у камина, а на простынях и вовсе ничего не успело отпечататься. Утром он как можно небрежнее приказал служанке унести грязное белье из его покоев и больше не забывать о своих обязанностях.
В следующий раз это произошло уже в Лаик. Проснувшись в испарине, Валентин достаточно быстро сумел стряхнуть оцепенение, вызванное истомой и, поеживаясь, выбраться из постели, впервые благословляя аскезу Загона. Леденящие сквозняки придали бодрости и уняли волнение в крови. Свидетельство несдержанности, как и в первый раз, было невелико и постель не пострадала. Уничтожив все следы преступления, Валентин снова лег жесткий тюфяк, пытаясь отогреться и немного подремать. Ему это вполне удалось, правда, белье пришлось сушить на себе.
После выпуска и поступления в оруженосцы к генералу Рокслею подобные «приступы» случались еще несколько раз, но Валентин уже был готов и теперь, ложась спать, подкладывал в подштанники сложенный в несколько раз носовой платок. Эта нехитрая уловка очень выручала и скрываться стало проще – ведь ничего необычного нет в том, чтобы случайно закапать платок чернилами, или вытереть им шпагу после фехтования, оставляя полосы оружейной смазки и пыли, или промокнуть вино из опрокинутого бокала в таверне, оберегая костюм. Кто будет искать на испорченном клочке батиста тайные следы невоздержанности и аморальных склонностей наследника Дома Волн?
Самый ужасающий случай произошел в Багерлее. Вымотанный многочасовыми допросами и зрелищем пыток старших родичей во главе с отцом, почти оглохший от перепуганных, истерических рыданий матери, Валентин забылся тяжелым, зыбким сном. Муторное понимание того, что это конец и никто не выйдет из зловещего замка живым, что он – следующий в очереди на допросы с пристрастием не отпускало даже в мареве мрачных видений. Наверное, измученное и напуганное тело вопреки рассудку решило доказать, что оно еще живо – или это была просто попытка продолжить себя хотя бы так? Подспудная надежда на то, что его семя выплеснется не втуне, а даст росток новой жизни и Валентин Придд будет жить в ком-то другом? Как бы то ни было, проснулся он от своего крика, содрогаясь всем телом. Каким-то образом в полусне он приспустил панталоны и подштанники и впервые в жизни видел свое естество полностью возбужденным, истекающим семенем. Впервые в жизни он чувствовал, как его тело откликается на самые темные и потаенные желания, извиваясь в неутоленной жажде прикосновений. Впервые в жизни ему было мало одного раза.
Понимая, что его в любой момент могут выдернуть на ночной допрос, Валентин так и не смог до себя дотронуться. Содрогаясь от отвращения, он перевернулся на живот, подсунул тощую тюремную подушку под бедра и неловко дернулся вперед. Стараясь не думать о том, как жалко и нелепо он выглядит со стороны, Валентин терся о подушку, с отчаянием понимая, что отдающиеся во всем теле ощущения никак нельзя назвать неприятными.
Все закончилось очень быстро – видимо, сказалось то, что он не умел себя сдерживать в постели и то, что это был второй раз за ночь. В камере не было ни кувшина с водой, ни салфетки, так что Валентин кое-как размазал следы серой от пота и грязи рубашкой. Оставшиеся несколько дней он спал беспокойно, то и дело просыпаясь и понимая, что словно весенний кот трется лицом о подушку, облегчившую его терзания, вжимаясь до того, что невозможно было сделать ни одного вдоха.
Единственным положительным моментом существования в опоганенной Ракане была нечеловеческая усталость, вкупе с отвратительным самочувствием и постоянной готовностью отразить удар и ударить самому, полностью исключившая возможность позорного пробуждения. Валентин не был уверен, что сможет смириться с собственным моральным уродством, если такое произойдет с ним в герцогской – отцовской! – спальне.
После прибытия в армию, где нужно было ежедневно доказывать, чего он стоит на самом деле, попутно совершенствуя фехтовальные навыки, изучая ремесло фульгатов и отвечая на нападки Сэ, подобные нездоровые желания оставили его и Валентин понадеялся, что физические нагрузки, свежий воздух и общество военных, не привыкших ходить вокруг да около и выискивать двойное дно, исцелят его.
И вот теперь это «исцеление» может оказаться неуместным.
Валентин никогда не был ханжой, он знал, что происходит между мужчиной и женщиной, что иногда в роли женщины может выступать другой мужчина и что люди могут получают удовольствие наедине с собой. Он понимал и принимал это, раз и навсегда сказав себе, что чужая личная жизнь его никоим образом не касается, а если кому-то хорошо, то кто он такой, чтобы осуждать.
Лишь для себя Валентин не допускал возможности таких отношений. Почему-то сама мысль о том, что другой человек прикоснется к нему, более того, к его постыдным местам и потребует ответных прикосновений, вводила Валентина в ступор.
Впервые в жизни острый на язык Зараза не знал, что сказать. Он понимал, что Арно не удовлетворится жалким подобием отношений, на которые он бы способен, но мысль, что едва обретя счастье и любовь, он должен от них отказаться, вызывала физическую боль. И как сказать «нет», когда в черных глазах бушует такой пожар?
С трудом подбирая слова, едва ли не заикаясь, Валентин ответил, что тоже любит, но никогда не сможет дать виконту то, чего тот желает и чего заслуживает, а потому Савиньяку лучше поскорее забыть о нем и обратить свое внимание на более достойных.
Услышав это, тот отпрянул, словно от прокаженного. Валентин не думал, что еще когда-либо увидит этот взгляд – так смотрел на него Арно совсем еще недавно, а кажется, в прошлой жизни, когда еще называла предателем и трусом. Что ж, он это заслужил – предал чувства Олененка и свои собственные. Но ведь так будет лучше? Задыхаясь от ярости, Арно почти выплюнул, что обойдется без подачек, не нужно выискивать лживые доводы, достойные лишь экзальтированных девиц, начитавшихся романов.
Нужно было пройти через это, принять гнев и боль возлюбленного и отпустить его. Но одна лишь мысль о том, что больше никогда Арно не посмотрит на него, не заговорит, что не будет перепалок на фехтовальной площадке и уютного молчания за бутылкой Крови, что снова он останется один в своем ледяном одиночестве, лишила воли и разума. Валентин бросился вперед, прильнул к растерявшемуся теньенту и неловко поцеловал.
Вмиг растерявший весь запал Арно осторожно обнял его, поглаживая плечи и перебирая волосы. Валентин уткнулся лицом в обтянутое мундиром плечо, млея от непривычной, но такой нужной ласки. Не сопротивляясь, позволил увлечь себя к кровати, слепо доверяя рукам и шепоту, что все будет хорошо и что Арно о нем позаботится.
Он не знал, сколько времени они просидели так, сплетясь в объятиях, наощупь исследуя лица друг друга кончиками пальцев, отрываясь от поцелуев только чтобы глотнуть воздуха. Рассвет они встретили вместе – Арно заснул в его постели, держа Валентина в объятиях, не отпуская даже во сне.
Счастливые дни летели, словно лепестки вишни, сорванные ветром – только что буйствовала вокруг теплая шелковистая метель и вот ее частички уже устилают землю, путаются в густой траве или медленно плывут по поверхности пруда, откуда им уже не подняться. При свете солнца они были прежними – неожиданно сдружившимися однокорытниками, проводящими время вместе, вот только теперь к шумным или церемонным приветствиям, разговорам и тренировкам примешивались быстрые взгляды украдкой, почти случайные касания, невесомые поцелуи, которые Сэ ухитрялся срывать с губ полковника едва ли не у всех на виду. А когда на небе начинала властвовать луна, они встречались в палатке Валентина, ставшей их маленьким убежищем. Как и раньше, были разговоры и вино, только теперь разговоры то и дело прерывались поцелуями, а вино они пили из одного кубка. Арно устраивался поудобнее на кровати и притягивал его к себе, лаская и нежа в объятиях.
Валентин был благодарен Арно за то, что тот не форсирует события, видимо, помня о реакции на самый первый поцелуй. Сам он не возражал, чтобы возлюбленный получал удовольствие, но не знал, как сказать это. За них все решил случай.
Несколько раз Арно, распаленный объятиями, не выдерживал и принимался неистово ласкать себя, жадно целуя Валентина. Увидев это впервые, Придд замер и едва не забыл, что нужно дышать, настолько красивым был Олененок.
Арно застонал и вывернулся из объятий, почти сдирая с себя рубашку и сражаясь с ремнем. Валентин опустился на колени и аккуратно стянул с него сапоги и чулки, помог снять панталоны и белье, подсунул под спину любимому подушку и тихонько опустился на кровать в изножии. Возбужденный Олененок разметался по его постели, лихорадочно поглаживая все свое тело – руки то щипали соски, то сжимали налившийся кровью член. Жемчужные зубы прикусили алые губы, пухлые от природы, а после жадных поцелуев словно бы ставших еще ярче и соблазнительнее. Золотистые пряди разметались по широким плечам, липли ко лбу, лезли в глаза. Звездно-черные бездны неистово сверкали, из груди вырывались низкие протяжные стоны. Ни одно произведение искусства не могло сравниться с телом Савиньяка – соразмеренное, пропорциональное, великолепно сложенное и тренированное, оно было живым и горячим. По бархатистой коже плясали отблески пламени свечи и жаровни, превращая человека в комок первородного ало-золотого пламени.
Не в силах дольше терпеть собственные дразнящие прикосновения, Арно сосредоточился на своем клинке, сжимая его, лаская то неистово, то томно. Мерные движения вверх и вниз завораживали и Валентин не заметил, что все ниже склоняется к паху любимого. Когда на головке выступила жемчужная капелька, он замер, настороженно ловя ноздрями такой знакомый и незнакомый одновременно пряный запах. Желание наклониться и коснуться губами было столь неожиданным, что Валентин отшатнулся и посмотрел в лицо Арно. Тот, полузакрыв глаза, все же не сводил с него горящего взгляда. Оторваться от этого зрелища было совершенно невозможно, было жизненно необходимо видеть всего Савиньяка и Валентин так и остался сидеть, лишь осторожно протянул руку, снимая пальцами теплую капельку. Головка оказалась гладкой и скользкой, а кожа ниже – бархатистой.
Валентин поднес свои пальцы к губам, принюхиваясь в раздумьях. Глаза Арно расширились, теперь он не отводил взгляда. Чуть посидев вот так, он задумчиво слизнул, узнавая любимого на вкус. Похоже, это зрелище как-то повлияло на Сэ – он излился почти сразу же после этого, а потом признался, что в его жизни еще не было столь сильного оргазма.
Это повторялось еще несколько раз: Арно распалялся и, раздевшись донага, ласкал себя, доводя до пика, а Валентин смотрел, едва дыша от восхищения и любви. Ни одно зрелище этого мира не могло быть более совершенным и завораживающим, чем Олененок в любовном экстазе. Для него не было запретов, он не привык смущаться. Казалось, неприкрытый восторг Валентина подстегивал его желание и его наслаждение. Иногда Валентин сам не замечал, как начинал ласкать Арно. Нет, он не пытался перехватить инициативу или разделить любовную игру на двоих. Его прикосновения были полны нежности и благоговения, он самому себе напоминал вдохновенного жреца, возносящего молитву божеству, он касался тела возлюбленного так, словно это были святые дары и хрупкое произведение искусства одновременно. Умом понимая, что Арно не сможет долго довольствоваться этим, Валентин не мог предложить иного. Он любил, боготворил и готов был сделать для любимого все, но разделить его страсть был не в состоянии. Самым ярким проявлением его сексуальности был тот раз, когда он, легко поглаживая все тело Арно, полусидевшего на постели, лег рядом, положив голову ему на ногу, осторожно прикасаясь к бедрам и животу и целуя руку, которой Олененок ласкал свой клинок. Дождавшись, когда любимый кончит, он поднес его ладонь к губам и вылизал, лаская языком каждую линию, каждую складочку кожи, а потом поцелуями собрал капли семени с его живота.
Валентин тяжело вздохнул и помассировал переносицу тонкими пальцами, пытаясь прогнать накопившуюся усталость. Ожидание затягивалось, но он был полон решимости дождаться Арно и внести ясность в их отношения. Как же глупо все тогда получилось!
В ночь перед боем на Мельниковом лугу Арно пришел к нему расхристанный и чуть пьяный. Видимо, вино изрядно поколебало выдержку виконта, а может, он просто устал ждать непонятно чего. Быстро возбудившись, он притянул Валентина к себе и начал медленно раздевать. Полковник не сопротивлялся – вся сила воли уходила на то, чтобы не запаниковать. Ощутив легкое дуновение летнего ветерка на коже, он судорожно вцепился в плечи любимого, пытаясь найти опору в мире, где не было никаких ориентиров. Надо отдать должное Савиньяку – он был очень терпелив, особенно для мужчины, остро нуждающегося в разрядке. Привычно рассыпав огненные поцелуи по лицу, шее и плечам, Арно двинулся ниже, одновременно распутывая завязки на панталонах любовника.
Валентин внутренне сжался, чтобы не начать вырываться и не оттолкнуть Арно. Он сам толком не понимал, что чувствует и что с ним происходит. Если бы Олененок потребовал полноценного соития, но без ласк, он не возразил бы ни словом, ни жестом, но эти нежные и нетерпеливые прикосновения пугали до одури.
Арно довольно быстро заметил, что реакция на его прикосновения далека от предполагаемой и отстранился. Усадил Валентина на постель, плеснул им обоим вина и зло поинтересовался, что происходит. Наверное, он пытался скрыть свое разочарование, но в голосе все равно было слышно раздражение, заставившее Валентина сжаться еще больше. Он так и не смог ничего внятно объяснить и, отчаявшись, предложил Арно: «Ты можешь просто взять меня».
Реакция последовала незамедлительно. Олененок на несколько мгновений словно окаменел, не веря ушам, а потом взорвался. Он рычал, что не нужно изображать жертву насилия, что если его общество и такие отношения не устраивают сиятельного герцога, то можно было прямо сказать об этом, не устраивая гайифские мистерии и что прозвище Зараза полковник оправдывает полностью, только почему-то каждый раз, называя его так, забывают добавить «ледяная».
Оглушенный Валентин молча следил за мечущимся, словно хищник в клетке, возлюбленным, а когда понял, что тот сейчас уйдет и вряд ли еще вернется, вскочил и перехватил его у полога палатки. Выучка капрала Кроунера дала о себе знать, он легко заломил Арно руку за спину, не причиняя, впрочем, боли, несколькими четкими движениям распустил шнуровку на оленьих панталонах, сдернул их до колен и толкнул Арно на кровать. По всей видимости, столь резкий переход от «жертвы» к «завоевателю» сбил Олененка с толку, что дало Валентину возможность полностью раздеть любовника, резко раздвинуть ему ноги и опуститься перед ним на колени.
Кстати вспомнился визит в бордель, за загулявшим капитаном, срочно потребовавшимся генералу Ариго и которого не могли разыскать по всему лагерю. Валентин, узнав от дозорных, куда подевался искомый офицер, не колеблясь, отправился следом. В заведении хозяйка пыталась было предложить ему услуги своих подопечных, но они не вызвали в полковнике ничего, кроме брезгливости – здесь не было никого, кто мог удовлетворить хотя бы его эстетическим запросам, не говоря уж о том, чтобы заинтересовать настолько, что Придд согласился бы терпеть прикосновения.
Коротко пообещав даме, что ни один из офицеров Западной армии больше не появится на пороге ее заведения и ей и ее девочкам придется осваивать другие способы заработка, если она немедленно не укажет, в каком из номеров находится нужный ему человек, Валентин своего добился. На предложение сопровождать довольно едко заметил, что постарается не заблудиться и поднялся на второй этаж.
Капитан нашелся в первом же номере. Он раскинулся в кресле, а раскрасневшаяся девица, стоя перед ним на коленях, ублажала щедрого офицера ртом. Нимало не смущаясь, Валентин вошел и сообщил, что генерал Ариго желает видеть своего подчиненного. Вначале тот попытался возмущаться и даже пообещал спустить полковника с лестницы, но быстро смолк, едва только Придд поинтересовался, следует ли именно это передать генералу и командору Райнштайнеру, так же имеющему к капитану несколько вопросов.
Глядя на недовольного офицера, в ходе перепалки не потерявшего «боевого задора», Валентин вдруг почувствовал укол совести, словно бы он, не имея возможности испытать подобное, лишает радостей жизни окружающих. Заколебавшись, он не знал, что предпринять, а разум подсказывал, что из-за такого пустяка не стоит наживать врага, тем более, что в глазах капитана и его друзей это будет выглядеть именно мелкой подлостью, а не стремлением как можно лучше выполнить приказ.
Коротко попросив девицу поторопиться и сказав капитану, что подождет его, Валентин вышел. В том борделе двери в номера располагались в нишах, занавешенных и со стороны комнаты, и со стороны коридора, чтобы, даже не входя внутрь, можно было понять, что номер уже занят и поискать себе другой. Оставшись за портьерой, полковник получил возможность наблюдать. Девица очень старалась, чтобы не задержать клиента, но успеть запомниться своим мастерством. Полковник, ранее не представлявший, что любовные игры могут быть настолько разнообразными, сам не зная, зачем, запоминал все увиденное и едва не пропустил момент, когда нужно тихо удалиться и дождаться капитана на лестнице.
И вот настало время, когда и эти, случайно полученные и, казалось бы, бесполезные знания, пригодились.
Налившийся кровью клинок чуть подрагивал, требуя ласк, гладкая головка, блестящая от выступившей влаги и перевитый вздувшимися венами ствол снова заворожили Валентина. Как во сне он протянул руку и погладил, словно приручая маленького зверька. Ощущение упругого бархатистого тепла под пальцами, нежная персиковая кожа, мускусный запах – все манило и жаждало внимания. Валентин, чуть сжав пальцы, двинул рукой вверх-вниз, знакомясь с новыми ощущениями. Резкий выдох сквозь сжатые зубы и вцепившиеся в плечи сильные пальцы дали понять, что он на верном пути. Вспомнив самый первый раз, когда Арно излился при нем, Валентин наклонился и решительно коснулся головки губами. Солоноватый вкус, в котором угадывались винные нотки, оказался неожиданно манящим и он продолжил исследования. Нежно поцеловал головку, погладил ее языком, слизнул выступившие капли. Короткая судорога и тихий стон были ответом. Потолкавшись напряженным языком в дырочку, Валентин стал спускаться ниже.
Обвел языком корону, поцеловал уздечку и проложил дорожку поцелуев до основания. Нежно лизнул корень члена и зацеловал тоненькую кожицу мошонки, пощипывая губами, подстегиваемый уже непрерывными стонами Савиньяка. Облизал яички и поочередно втянул их в рот, ласково посасывая, нежа языком, а потом откинул назад голову, давая им медленно выскользнуть, слегка сжимая напряженными губами. Не ожидавший такого напора Арно откинулся на постель, стискивая одеяло и шире раздвинул бедра.
Благодарно поцеловав низ живота любимого, ощущая напряжение мышц, Валентин вернулся к его клинку. Нежная кожа, напоминавшая наощупь тончайшую замшу, самый дорогой бархат, легко сдвигалась под его прикосновениями и он немного поиграл, водя рукой, любуясь образующимися складочками, а потом снова обхватил губами головку и легко заскользил головой вверх и вниз, сжимая губы и касаясь языком складочек и вен. Рукам он в то же время массировал поджавшиеся яички и основание клинка Арно. Долго выносить такой напор у Савиньяка не получилось. Как-то очень по-детски всхлипнув, он оттолкнул голову Валентина, выгнулся всем телом и излился.
Уже не в первый раз Валентин видел наивысшую точку блаженства Олененка и каждый раз это зрелище приводило его на грань восторга и почти религиозного экстаза, словно он становился свидетелем чуда. Дождавшись, когда утихнут судороги наслаждения, он нежно облизал начинающий обмякать клинок и покрыл поцелуями бедра и живот Арно, собирая его семя. Он сам для себя не мог объяснить, что им движет, наверное, хотел хотя бы так слиться с возлюбленным, присвоит частичку его существа.
Немного придя в себя, Арно приподнялся и притянул его к себе на колени, благодарно целуя и поглаживая. Поначалу Валентин расслабился, подумав, что недопонимание успешно разрешено, но стоило Савиньяку начать ласкать его бедра и низ живота, как паника снова подняла голову. Арно, сбитый с толку его метаниями, скомкано попрощался и ушел. Впервые с тех пор, как они начали встречаться, Сэ, придя вечером, не остался на ночь и это, как и его нетерпение в начале встречи ясно дало понять, что отношения зашли в тупик.
А наутро были бой и ураган. Поняв, что теньента нет ни среди вернувшихся, ни в лекарском обозе, ни среди опознанных тел, полковник словно обезумел. В любую свободную минуту он возвращался на свежее болото на месте луга, ставшее братской могилой для сотен друзей и врагов. Несколько раз ему случалось находить еще живых раненых и доставлять в лагерь, но и такое везение не могло длиться вечно.
Столкнувшись с генералом Рейфером, он почти не надеялся, но упускать малейшую возможность было не в его правилах. Повлиял ли тот разговор на исход дела или спасение Сэ – целиком заслуга его старшего брата, договорившегося с гаунасским медведем, неизвестно, но выматывающему ожиданию пришел конец.
Внизу хлопнула дверь, вырывая полковника из раздумий. Бросив быстрый взгляд в окно, Валентин убедился, что «засада» была не бесполезной. Недрогнувшей рукой проведя последнюю черту в карте и убрав письменные принадлежности на место, он отдал карту порученцу и спустился вниз, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не сорваться на бег.
Уже подходя к углу дома, он неожиданно подумал, что Арно может быть и не рад встрече. В конце концов, в плену у него не было возможностей упражняться со шпагой или каким-то образом занимать себя, следовательно, времени для размышлений было более, чем достаточно.
Как бы то ни было, этот разговор необходим. Даже если виконт заявит, что между ними все кончено, он все равно будет любить своего Олененка. Все просто вернется к тому, с чего началось, ведь у Савиньяка нет оснований лишать его своей дружбы. Разве что будет не хватать его объятий и поцелуев, но любимый заслуживает полноценных отношений, а он должен уважать выбор друга и возлюбленного, как бы тяжело ему не было.
Остановившись в нескольких шагах, Валентин невольно залюбовался. Арно уговаривал Кана не вредничать, рассказывая, каким немыслимым пыткам подвергся только что, одновременно задабривая его сахаром. Что верно, то верно – письма, равно как и рапорты и отчеты всегда наводили на деятельного виконта тоску. Теперь понятно, почему он просидел так долго – сведения, которые могли быть известны Сэ, Лионель, скорее всего, давно получил из других источников, следовательно, все время ушло на воспитательную беседу и литературные упражнения.
Похоже, вороной так же был в курсе проблемы, а может, маршальский жеребец напомнил о субординации, заставив смирить норов, но Кан схрумкал предложенное и толкнулся головой в плечо теньента (а если верить «разведданным» из штаба, то в скором времени – капитана), утешая. Арно рассмеялся и потрепал любимца по лоснящейся шее, перебирая гриву.
Валентин замер. Так же Арно запускал пальцы и в его волосы, притягивая к себе для поцелуя. Неужели все, что ему останется – это воспоминания? И каждый раз, видя самые простые и невинные движения любимого, он будет вспоминать такое короткое счастье?
Впрочем, впасть в отчаяние он не успел – Арно повернулся, ловя повод разыгравшегося жеребца и заметил его. И в тот же миг словно солнце вышло из-за туч, так радостно и открыто улыбался Олененок.
- Валентин, ты цел! Как же я рад тебя видеть, Зараза ты эдакая! – крепкие объятия и смеющиеся глаза дарили надежду. – Ты не представляешь, через что мне пришлось пройти.
- Представляю – ты очень громко излагал историю своих злоключений Кану. Он, конечно же, благодарный слушатель, но полагаю, лучше будет отвести его в конюшню, а тебя – в расположение частей. Тебе ведь еще не выделили место?
- Нет, расквартироваться я не успел. Думаю, соваться с этим к Ариго или попытать счастья самому.
- Генерал Ариго будет занят допоздна. Мне выделили достаточно просторную комнату, если ты не против, можешь остаться на ночь у меня, а завтра уже решить вопрос с постоянным ночлегом.
Согласится или нет? А если откажется – будет ли это означать и отказ от него, от Валентина? В конце концов, он может просто устать, желать побыть в одиночестве. Или наоборот, отпраздновать в кругу друзей возвращение.
- О, отличная мысль! У тебя обычно тихо и искать меня у тебя если и сообразят, то не сразу. А ты уверен? Если я тебе помешаю…
- Уверен, как никогда. – Глаза в глаза, чтобы не оставалось ни малейших сомнений в том, что он говорит не только о ночлеге. – Идем?
- Так точно, господин полковник.
- Господин полковник Придд, теньент Сэ прибыл во временное расположение части. Разрешите войти и разместиться? – Арно, дурачась, вытянулся во фрунт и изобразил служебное рвение.
- Располагайтесь, теньент. – Чуть улыбнуться, давая понять, что оценил шутку, закрыть дверь, отсекая всех от их маленького мира и шагнуть вперед. – Здравствуй, Арно.
Олененок фыркнул, тряхнул влажными кудрями – вот почему так долго, не просто жеребца в конюшне устраивал, но и на речку сбегать успел – и притянул его к себе, целуя, обнимая, прижимаясь всем телом.
От облегчения захотелось смеяться и плакать одновременно. Ему все-таки дали еще один шанс! Все это время он раздумывал, искал причину, пытался придумать способ, который позволил бы им быть вместе. Валентин не надеялся, что сможет разделить страсть Арно, но было бы замечательно перестать так странно реагировать на его ласки, перестать невольно отталкивать возлюбленного.
- Я распорядился насчет ужина. Приема, который был бы устроен в твою честь в Васспарде, не обещаю, но есть недурная баранина с тушеными овощами и фаршированные перепела. Я помню о твоей любви к белому вину, но заказанные «Слезы возлюбленной» еще не привезли. Возможно, ты согласишься на «Рыцарскую кровь»? Она мягче на вкус, чем «Змеиная», не такая терпкая и меньше горчит.
- Ты заказал для меня «Слезы возлюбленной»?
- А ты их не пьешь?
- Пью. Просто не ожидал от тебя такой заботы после… всего, что было.
- Арно, я очень виноват…
- Не смей! Виноват я. Я обещал, что позабочусь о тебе и начал принуждать, а потом еще и одного бросил.
- Арно…
- Этого больше не повторится, Валентин. Я обещаю. – Яркие глаза, напоминавшие о ночном небе, смотрели, казалось, прямо в душу. – Давай ужинать – я голоден, как ызарг.
Ужин и разговоры, вино из одного кубка… Еще вчера Валентину казалось, что все это навсегда осталось в прошлом, что лишь окунувшись в воспоминания, он сможет вновь испытать это.
Арно был внимателен и нежен, словно Валентин был его невинной невестой, а не любовником, пусть и с достаточно небольшим и специфическим опытом. Это радовало и пугало, давало отсрочку, но Валентин не хотел ею пользоваться – в прошлый раз он и так тянул до последнего, едва не потеряв возлюбленного. Лучше сразу дать понять, что он согласен на полноценные отношения и не нужно оттягивать неприятный момент.
- Арно, я должен тебе сказать… Я был неправ. Прости, я не должен был так долго отказывать тебе в… близости. Я сказал, что люблю тебя и согласился быть твоим, значит, должен был и…
- Прекрати. – Арно чуть встряхнул его за плечи, а потом привлек к себе. – Никогда так не говори. Все эти рассуждения о долгах – разве мы в лавке ростовщика? Я видел, с самого начала, как тяжело тебе выносить мои прикосновения, но не в силах был от тебя отказаться.
Я много думал, Валентин. Что я сделал не так? Я не могу понять, где ошибка. Если ты не любишь меня, то почему ты согласился? Но ты говоришь, что тоже любишь.
Тебе неприятно, что именно я претендую на место в твоем сердце и постели или тебе вообще неприятны мужчины? Я почти готов поверить в это, ведь твое тело никогда не откликалось на мою страсть, но как тогда объяснить ночь перед боем?
Или… Прости, я не хочу тебя оскорбить, но…
- Нет. – Валентин встал и прошелся по комнате, не зная, как объяснить то, что сам никак не мог понять. – Это трудно, Арно. И это очень долгий разговор.
- А я не тороплюсь. Я должен был с самого начала тебя расспросить, но понадеялся, что это у тебя временное явление, что тебе нужно просто привыкнуть к тому, что у тебя вместо любовницы – любовник и что это я. Я ошибался. Но я тебя люблю, Валентин, и дорожу нашими отношениям – и любовными, и дружескими. Поэтому мы сначала все выясним, а потом уже будем думать, как нам быть дальше.
На лице Арно была написана такая решимость и убежденность в собственной правоте, что любые отговорки были бесполезны. Наверное, он прав, нельзя лгать друг другу, особенно в их случае. Что ж, Олененок хочет объяснений – прекрасно. Осталось только их найти.
- Арно, у меня нет готовых ответов. – Вот так, виконт, и полковник Зараза не всеведущ и не всегда имеет несколько планов про запас. – Я сам долго размышлял, искал и не находил их. Я постараюсь рассказать тебе, что я чувствую, что думаю, а ты решишь, нужен ли тебе полусумасшедший любовник.
Жестом остановив собравшегося возразить Савиньяка, Валентин отпил вина, поставил кубок на стол, так, чтобы дотянуться могли оба и присел на низкий подоконник.
- Я понял, что ты имел виду, говоря, что не хочешь оскорбить меня. В физическом плане я здоров и способен испытывать возбуждение, по крайней мере, у меня, можно сказать, были прецеденты. Проблема в другом, Арно.
Я не получаю от этого ни малейшего удовольствия, более того, подобные случаи неизменно приводили меня в ужас и моральное неприятие происходящего, отвращение, которое я испытывал при этом, полностью заглушали приятные ощущения, если они вообще были.
- Тебе попадались настолько неумелые любовницы?
Валентин чуть помедлил. Наверное, его откровения станут для Олененка шоком, но дальше оттягивать неизбежное бессмысленно, тем более, что он уже начал говорить.
- Ты первый.
- Что?!
- У меня никого до тебя не было, Арно, ни женщины, ни мужчины. Говоря о случаях возбуждения и разрядки, я имел в виду…
- Самоудовлетворение? – подсказал Сэ.
- Нет. Полагаю, у тебя тоже бывали случаи ночных… э-э-э…
- Ты хочешь сказать, что ни разу не занимался ни с кем любовью, что никто тебя даже не ласкал – ведь ты и мне не позволял, не делал этого сам, а весь твой постельный опыт – это несколько семяизвержений во сне?
Точнее и не скажешь. Теперь, когда это произнес Арно, стало окончательно ясно, что с ним что-то не так. Наверное, его все-таки нельзя назвать нормальным человеком, иначе с чего такое изумление, на грани шока, в голосе возлюбленного?
- Да.
- Тогда о каком ужасе и неприятии ты говоришь, Валентин? Это же совершенно естественно!
- Для тебя – возможно. Я попробую описать, что ощущаю, неуверен, что это можно объяснить.
Я не испытываю возбуждения, находясь в сознании, Арно. Я даже специально проверял – то, что вызывает желание у обычных людей: порнографические картины и статуи, романы с откровенными описаниями, даже самые бесстыдные ласки и совокупления – ничто не вызывает во мне отклика. Я испытываю эстетическое наслаждение от созерцания обнаженной натуры и даже от зрелища соития. Я понимаю и принимаю то, что у нормальных людей есть потребности и что, занимаясь любовью, они испытывают наслаждение. Я могу порадоваться за этих людей.
Если говорить не абстрактно, то мне нравится смотреть на тебя. Ты невероятно красив всегда и везде, но особенно в страсти. Я никогда не устану любоваться твоим клинком. Мне нравится прикасаться к тебе, целовать, ласкать. Мне нравится твой запах, вкус твоей кожи, вкус и запах твоего семени. Ты – совершенство.
Я был счастлив той ночью, даря тебе наслаждение. Наверное, я даже смогу получать удовольствие, если ты позволишь мне наблюдать за тобой, когда ты будешь заниматься любовью с кем-то другим. – Увидев, как вскинулся Савиньяк, Валентин поспешил уточнить: - Это всего лишь предположение, Арно. Хотя, с тобой все в порядке и у тебя есть потребности, которые я не могу удовлетворить, так что я не могу препятствовать тебе быть счастливым. Если хочешь, мы можем вместе съездить в бордель, где ты выберешь даму на свой вкус, чтобы она доставила тебе удовольствие, а я буду рядом.
- Еще раз услышу подобный бред, - прошипел Савиньяк, - решу, что ты повредился рассудком. Мало того, что ты сам толкаешь меня к продажным женщинам, ты согласен смотреть, как я тебе изменяю?!
- Прости меня. Я, правда, не хотел тебя обидеть. Но ты же сам видишь, меня сложно назвать полноценным.
Возвращаясь к откровениям – еще мне нравится, когда ты обнимаешь и целуешь меня. Даже легчайшие прикосновения дарят мне такое невероятное ощущении покоя и счастья, что я не могу найти слов, чтобы выразить это.
Однако, если ты пытаешься прикасаться ко мне более откровенно, это меня пугает и вводит в ступор. Я начинаю ощущать себя… грязным. Не из-за тебя, Арно, а из-за себя.
Я долго думал, даже пробовал представить, что мы дошли до полноценного совокупления. Я пришел к выводу, что если ты просто меня возьмешь, без ласк, без нежности, не стремясь удовлетворить меня – я вполне способен принять это. Но в тех случая, когда я представлял, что ты пытаешься доставить удовольствие и мне, я снова ощущал панику и отвращение. Не к тебе, и не к тому, что в таком случае это было бы совокупление двоих мужчин. Я испытываю отвращение к себе.
Если коротко, то я готов понять и принять любые проявления интимной жизни кого угодно, но не себя. До тех пор, пока ты просто используешь мое тело, не стремясь подарить мне наслаждение, я достаточно спокойно принимаю и это. Меня пугают именно проявления ласки, отвращение вызывает то, что я вообще могу – теоретически – испытывать удовольствие от такого, а не то, кто меня ласкает.
Что касается моего скудного опыта – да, я получал разрядку на грани яви и сна и первые мгновения, когда разум еще дремлет, ощущения были приятными. Но как только я осознавал, что испытал возбуждение, что излился, меня охватывали ужас, паника и отвращение. Я всякий раз стремился как можно быстрее избавится от следов и забыть о произошедшем.
Так что, если ты все еще согласен принять меня как любовника, я очень тебя прошу – не принуждай меня к нежности. Я буду счастлив принять твою страсть, но ответить на нее не в силах.
Валентин отпил вина и замолчал. Вот и все. Теперь Арно уйдет. Возможно, не сразу – сначала попытается доказать, что он неправ, что эта сторона жизни может дарить радость, но быстро осознает тщету своих попыток. И тогда он обратит свое благосклонное внимание на более достойных. А ему останутся лишь воспоминания и разбитые мечты.
Сильные руки скользнули по плечам, разворачивая, и Валентин уткнулся носом в шею Арно.
- Почему ты раньше мне этого не говорил? – хриплый, словно бы сорванный голос. – Ты же мучился со мной.
- Нет! – Неужели он не понял? – Нет, никогда! Арно, мне никогда не было плохо с тобой. Я запаниковал в самый первый раз, но после этого ты был так нежен и не настаивал ни на чем. В те ночи, когда ты возбуждался и ласкал себя, я… Арно, это было непередаваемое ощущение – твоя страсть и твое доверие, то, что ты позволил мне это увидеть, прикоснуться в такой момент. Я был счастлив, понимая, что ты наслаждаешься и видя тебя таким… открытым. Словно ты позволил мне коснуться твоей души. Ты очень красивый, Олененок!
А в ночь перед боем я испытал иное – я осознал, что могу не только наблюдать, но и принимать твою страсть, доставлять тебе удовольствие, а не только быть рядом, когда тебе хорошо.
Разница в том, что я испытываю наслаждение и удовлетворение моральное, а ты еще и физическое.
Я боюсь сам испытывать физическое наслаждение, любимый. Боюсь и стыжусь. Я не знаю, почему.
Напряжение, сгустившееся после его исповеди, было таким плотным, что казалось осязаемым. Арно осторожно гладил его плечи и волосы, стараясь не прижиматься и не скользнуть рукой на спину. А ведь он наверняка рассчитывал на более веселую и горячую ночь.
Валентин потянулся к вину, надеясь, что оно заглушит все сомнения и сорвет вынужденную сдержанность, даря возможность хотя бы до утра стать для Арно тем, кто так ему нужен.
Обе бутылки оказались пусты. Оказывается, исповедоваться, равно как и выслушивать подобные откровения на трезвую голову решительно невозможно. Но в этом случае они оба недостаточно пьяны.
Достав сразу две «Рыцарских» и две «Змеиных», чтобы потом не отвлекаться и еще один кубок, Валентин завозился, срезая сургуч с горлышка первой бутылки и расшатывая пробку.
- Давай, помогу, - Арно стал распечатывать «Рыцарскую кровь».
- Так и знал, что «Змеиная» тебе не по нраву. Почему пил тогда?
- Не угадал. Мне и «Змеиная» нравится, но ты любишь ее больше, вот я ее тебе и оставляю.
Валентин не нашелся с ответом. Даже такое простое проявление заботы и внимания выбивает его из равновесия – в чем же дело? Или это от того, что заботится о нем Олененок?
За окном сгустились сумерки, плавно угасла вечерняя заря. На темном бархате неба, словно россыпь драгоценных камней, мерцали звезды, и так же бархатисто-звездно мерцали глаза Олененка. Огонь в камине прогорел, россыпь рдеющих углей напоминала шкурку небывалого зверя, которая искрится и переливается, когда он дышит, комната освещалась парой свечей.
Устроившись на постели с вином, они говорили обо всем и ни о чем. Арно рассказывал, как отчаянно и мучительно вырывался из болота, как опасался, что в плену в нем опознают брата командующего и попробуют разыграть уже в политической схватке, как добирался сюда с отрядом гаунау, оказавшимися неплохими ребятами, сильно напоминающими бергеров – и чего они договориться не могут? Временами он вспоминал какой-нибудь забавный случай из своего детства и в его рассказах оживали никогда не виденные рощи Сэ и виноградники Савиньяка.
Валентин был благодарен за это доверие и заботу. Откинувшись на широкое плечо возлюбленного, внимательно слушал, полузакрыв глаза, как в детстве, когда ему читали сказки и он представлял неведомы дали, где побывали герои чудесных историй. За то время, что они не виделись, голос Арно стал чуть ниже, глубже, он окутывал теплым шелком и ласкал драгоценным мехом, пьянил, как выдержанное вино.
В ответ на откровения любимого, Валентин вспоминал что-нибудь из своего детства: как впервые увидел живого ежика, пойманного Джастином в саду, как долго сражался с непокорным пером, но все же сумел научиться писать красиво, быстро и без помарок, не пачкая чернилами манжеты уже к семи годам. Как впервые попробовал «Змеиную кровь» и что она тогда ему очень не понравилась – его тайком угостил отпущенный эром к семье Джастин, отмечая истечение первого года своей службы оруженосцем. Валентин рассказал, что тогда был ужасно разочарован – он думал, что вино должно быть невероятно вкусным, иначе, почему взрослые так часто и подолгу его пьют. И как брат добавил в его порцию мед, специи и орешки, потом подогрел и назвал получившееся питье глинтвейном. Вот этот напиток оказался более вкусным, хотя и более коварным – ноги и язык стали заплетаться почти сразу, но уходить не хотелось. Тогда Джастин отвел Валентина в его покои, уложил и, сидя рядом, рассказывал о своей службе. Последним, что запомнил он из того вечера, был необидный смешок графа Васспарда, что младшенькому, действительно, вино предлагать рановато – ведь не может оценить выдержанное кэнналийское, пришлось драгоценный напиток на глинтвейн переводить, словно какую-то тинту.
В следующий раз Валентин попробовал это вино на поминальном пиру по Джастину. Первый же глоток унес его в тот счастливый и хмельной вечер в покоях брата, терпкость вина легла на язык, словно печать, призывающая к молчанию, а горечь оказалась созвучна его горю. И что с тех пор всем винам он предпочитает именно «Змеиную» - как напоминание о самой своей сути, воспоминание о счастье и боли потери.
- «Змеиная кровь» словно бы создана для потомков того, кого сопровождали змеехвостые найери, чья участь была тяжелее, чем у других, а любовь отняли. Мы все – дети договора, нам не завещано счастливой жизни и любви.
- Не говори так.
- Но это правда. Я не могу сделать счастливым тебя и не могу смириться с собственным несовершенством.
- Мы любим друг друга, Валентин и мы вместе. Так или иначе, мы найдем выход. – Арно склонился к его губам, поцелуем ставя точку в неслучившемся споре.
Валентин целовал Арно, не отпуская ни на миг. Словно бы горькая исповедь, помноженная на воспоминания и любовь, подогретая хмелем, ослабила тиски, не позволяющие ему быть таким же, как все. А может, покачиваясь на волнах легкого опьянения, он будто бы оказался в зыбком мире на границе яви и сна, где не властвовал рассудок и он мог нарушить запреты, насладится обычно недоступной ему частью бытия.
Нежась в объятиях Савиньяка и с тихим восторгом ощущая ласкающие прикосновения, Валентин расшнуровал ворот его сорочки и потянул ее из штанов. Арно поднял руки, помогая себя раздеть и блики свечей щедро вызолотили гладкую кожу. Валентин, захлебнувшись воздухом от представшей перед его взором картины, протянул руку, оглаживая желанное тело. Ладонь скользила по стройной шее, широким плечам, сильной груди с темными сосками, мгновенно заострившимися от прикосновений. Скользнула ниже, по ребрам к поджарому животу с манящей ямкой пупка и тонкой золотистой дорожкой, скрывающейся за поясным ремнем.
Арно подставлялся под прикосновения, дразня взглядами, время от времени отпивая вино и слизывая капли с губ. Быстрое скольжение было столь соблазнительным, что Валентин, обхватив лицо Олененка ладонями, прижался к его рту, стараясь поймать его язык губами. Новая игра явно понравилась Сэ и он с восторгом в нее включился, осторожно потянув Валентина к себе на колени, втягивая в рот его язык и нежно покусывая или начиная ритмично скользить своим языком между губ Валентина.
С трудом оторвавшись от пьянящих губ, Валентин покрыл поцелуями шею и плечи Арно, осторожно поласкал его соски, то целуя, то покусывая их. Затем спустился ниже, удовлетворенно ощущая, как непроизвольно подрагивают сильные мышцы живота под нежной кожей. Играть с пупком, вылизывая и покусывая его, зацеловывать весь живот оказалось очень увлекательно.
Валентин чувствовал, как растет возбуждение любимого и это наполняло его неведомой доселе легкостью, пониманием того, что он все делает правильно. Спустившись ниже, он потерся лицом о пах Арно, ощущая его готовность и нетерпение. Внезапное осознание, что даже теперь Арно изо всех сил сдерживает себя, думает о его потребностях больше, чем о своих, наполнило все существо желанием доставить возлюбленному наслаждение, которое он еще не испытывал.
Полностью раздев Олененка, Валентин расположился между его разведенными ногами, аккуратно прикусывая нежную кожу на внутренней поверхности бедер и глядя, как подрагивает возбужденный клинок. Арно привычно протянул руку, но Валентин покачал головой.
- Я хочу доставить тебе удовольствие. Ты мне позволишь?
- Еще спрашиваешь… А... ты действительно… Валентин, ты не обязан…
- Я очень хочу, - он оперся руками о спинку кровати, нависая над любимым. – Ты мне позволишь поступать так, как я сочту нужным?
- Делай, что хочешь, - тихо выдохнул Арно и потянулся поцеловать.
- Тогда повернись, пожалуйста.
- Что?
- Повернись и раздвинь ноги.
- Интересно…
Уложив Арно на живот и подсунув ему под бедра подушку, Валентин снял свою сорочку и лег сверху. Ощущения сильного горячего тела под ним было таким ярким, почти оглушающим, что понадобилось несколько минут, чтобы выровнять дыхание. Олененок терпеливо дождался, пока он сможет привстать и только тогда повернул голову.
- Ты в порядке?
- Да. Просто не ожидал, что ощущения будут такими сильными.
- Кажется, мы говорим о разных ощущениях. Что я должен делать?
- Расслабься.
Запустив руки в буйную гриву, Валентин чуть поласкал оленью голову и стал спускаться ниже.
Сильная широкая спина оказалась заманчивым полем для исследований. Неожиданно для себя прихватив Сэ зубами за холку, Валентин услышал низкий стон, повторившийся, когда он начал зацеловывать лопатки. Ложбинка позвоночника словно бы направляла его, руки оглаживали бока, разминая усталые мышцы.
Поясницу Валентин так же исследовал тщательно, вылизывая, целуя и покусывая, со все возрастающим восторгом наблюдая, как тело любимого начинает жить своей жизнью, томно выгибаясь и покачиваясь.
Сорвав ленту, он перекинул свои волосы вперед и провел этой шелковой волной по всей спине Арно, от шеи до ягодиц. Судорожный выдох сквозь стиснутые зубы и ритмичные движения стали ответом. Не имея больше сил сдерживаться, Арно потирался о подложенную подушку, стараясь приблизить развязку.
- Арно, прошу тебя…
- Я больше не могу… Валентин… Мне нужно… Давай, как раньше: я буду ласкать себя, а ты смотреть. Или трогать. Или что хочешь… Я не выдержу… Хватит…
- Привстань. - И, помогая, потянул бедра Арно вверх, заставляя его встать на колени, опершись грудью о постель.
- Валентин… - имя, словно дуновение ветра в камышах, так тихо и почти недоверчиво.
- Я сделаю все, чтобы тебе было хорошо, любимый. Доверься мне.
Валентин на мгновение замер, любуясь открывшимся видом. Он готов был поклясться, что никто и никогда не видел Арно таким… открытым, почти беззащитным. Кто-то, наверное, назвал бы зрелище непристойным, развратным или вовсе отвратительным, но для Валентина все в возлюбленном было прекрасно. Слегка округлые ягодицы, темная ложбинка между ними, гладкая и наверняка, очень чувствительная, сжимающаяся дырочка, налитый кровью клинок, подрагивающий между бедер, стремясь прижаться к животу и упругие яички.
Возможно, он долго стоял бы так, завороженный видом, но нетерпеливый, почти жалобный стон напомнил о потребностях возбужденного Арно.
Наклонившись, Валентин покрыл ягодицы поцелуями, чередуя их с укусами, вылизал и зацеловал местечко между анусом и яичками. Потерся лицом о ягодицы и скользнул языком в горячую упругую дырочку. Кажется, его напор ошеломил Арно, заставив замереть, почти не дыша, но ощутив его язык в себе, Олененок дернулся, стремясь уйти.
- Прекрати!
- Тебе неприятно? – Наверное, сначала нужно было спросить, приемлемо ли такое для возлюбленного, но охваченный стремлением выразить свою любовь и восхищение, подарить наслаждение, он об этом не подумал.
- Что же ты творишь, скромник?! Ты хоть понимаешь, что не во всяком борделе можно заикнуться о подобных развлечениях?
- Прости, я только хотел доставить тебе удовольствие, - тихо прошептал Валентин, бережно целуя бедра Олененка. – Я не знал, что тебе это будет неприятно.
- Мне приятно, Валентин. – Арно лег на бок и посмотрел в глаза. – Мне очень приятно, но… то, что это делаешь ты… Я хочу сказать, что куда более невинные ласки тебя пугают, а тут…
- Мне приятно прикасаться к тебе – везде. Мне приятно целовать тебя – везде. Ты красивый – везде. Если тебе не понравилось, я больше никогда не сделаю так. Но если все, что тебя останавливает – это соображения приличия, я прошу, позволь мне продолжить. Ведь я сам это предложил, ты ни к чему меня не принуждаешь.
- Ты безумец, мой герцог.
Арно поцеловал руку Валентина и встал на четвереньки, прогнувшись и пошире разведя бедра.
Валентин снова вернулся к исследованиям. Легко подул на пульсирующую дырочку, полизал вокруг и медленно погрузил язык внутрь, лаская горячую тесную плоть. Немного поиграв, то засовывая язык как можно глубже, то высвобождая его, Валентин прикусил разнеженную кожицу и двинулся ниже.
Увлажнив гладкую и блестящую промежность языком, Валентин зацеловала ее. Потом обласкал яички, поочередно втягивая в рот и посасывая, оглаживая расслабленным языком. Непрерывные стоны Олененка подсказывали, что он на верном пути.
Просунув руку между ног Арно, Валентин погладил его набухший клинок. Головка была влажной от выступившего семени и было понятно, что долго любовнику не продержаться. Повинуясь неожиданному порыву, Валентин оттянул член назад, просунул его между бедер и тесно прижал к промежности, так, что налитая головка оказалась напротив расслабленной дырочки любимого.
- Ты… с ума… сошел?.. – кажется, воздуха Савиньяку не хватало.
- Тебе больно?
- Нет…
- Ты позволишь?
- Да…
Валентин наклонился и заласкал языком головку, то и дело соскальзывая к анусу и водя по нему клинком. Собирать капли семени и тут же, на кончике языка переносить их в горячую дырочку оказалось неожиданно увлекательно и Валентин удвоил усилия, жадно целуя и вылизывая все, до чего мог дотянуться.
Сколько продолжалось это безумие – минуты или часы, он не знал, в себя его привел вскрик Арно.
- Валентин, хватит!
Отпустив возлюбленного, Придд сел на краю постели, наблюдая, как Сэ переворачивается на спину и начинает неистово ласкать себя, широко раскинув ноги. Развязка наступила быстро и была очень бурной. Все тело Савиньяка выкрутила судорога, заставив его выгнуться от макушки до пяток, клинок, чуть дернувшись, залил семенем его живот и руку.
Нежно поглаживая и шепча что-то ласковое, Валентин дождался, когда любимый успокоится и склонился к его животу, собирая драгоценную влагу, после чего облизал руку и член Арно.
- Ты сумасшедший, ты это знаешь? – Олененок наблюдал за ним, полузакрыв глаза. – Я даже в самых разнузданных фантазиях не смог бы представить, как такое тебе предлагаю, не говоря уж о том, чтобы ты согласился.
- Я ведь говорил тебе, что для меня важно твое удовольствие. Для меня нет запретов в том, чтобы сделать тебя счастливым.
- А вот теперь я чувствую себя как очень паршивый муж, который требует от жены исполнения супружеского долга, когда ему вздумается, но не заботится о ее удовлетворении.
- Это не так, Арно. Я вижу твое наслаждение и это бесценно. А то, что это удовольствие тебе смог доставить я, дарит мне покой и умиротворение. Мне хорошо с тобой, любимый.
- Как ты думаешь, однажды мы сможем полноценно заняться любовью? – Савиньяк потянулся и выбрался из постели, направившись к столу.
- Я надеюсь, Арно.
- Знаешь, мне в голову пришла идея. Ты говорил, что тебе приятно доставлять мне удовольствие, так?
- Да.
- И что тебе приятно на меня смотреть?
- Приятно.
- Тогда, может быть, ты разденешься для меня? Обещаю, приставать не буду, могу даже близко не подходить. Я просто точно так же, как и ты, хочу насладиться твоим телом. Ты тоже очень красивый.
Валентин помедлил, но внутреннего протеста слова Савиньяка не вызвали. Улыбнувшись, он быстро снял панталоны и чулки и взялся за завязки подштанников.
- Арно.
- М-м-м?
- Ты хотел увидеть – смотри.
Валентин замер посреди комнаты, давая возлюбленному возможность рассмотреть себя. Он никогда не считал свое тело совершенным, а рядом с Олененком таким мыслям и вовсе было неоткуда взяться, но и стыдиться ему было нечего – физических недостатков у него не было.
Такой же обнаженный Савиньяк медленно повернулся от стола, держа в одной руке кубок с вином, а в другой – спелое яблоко.
Валентин не понял вначале, чем его так привлек плод, но оторвать от него взгляд было невозможно. Глянцевые бока мягко сияли, отражая свет свечей, карминная кожица скрывала сочную сладкую мякоть, но почему-то это вызывало парализующий страх, чувство вины, беспомощности и непонимания.
Окончание в комментариях
Автор: НеЛюбопытное созданье
Категория: Слэш
Пейринг: Арно Савиньяк/Валентин Придд
Рейтинг: NC-17
Жанр: angst, hurt/comfort, established relationship.
Размер: Мини
Статус: Закончен
Дисклеймер: Ни на что не претендую, играюсь
Примечание:
1. Однажды я задалась вопросом: "А способна ли я, в принципе, написать высокорейтинговый фик?". Придумать-то не проблема - проблема это красиво и "вкусно" описать. Смею надеяться, у меня получилось.
2. Разговор, в котором барон Райнштайнер расспрашивал Арно, Валентина и близнецов и сообщил правду о преступлениях Окделла, с которого, собственно, все и началось, состоялся 21 Летних Скал (3 дня до конца месяца), а 15 Летних Волн в бою на Мельниковом лугу пропал Арно. Учитывая, что между этим событиями был еще месяц Летних Ветров, на то, чтобы подружиться, влюбиться, объясниться и едва не поссориться у них было 42 дня.
3. Никс – в германской мифологии один из водных духов. Потому Валентин так пони и назвал: ведь Придда – это «отражение» Германии.
4. Чубарый – светлый в темных пятнах и чулочках. Окрас, в общем, напоминает далматинца (за исключением чулок).
5. Как-то натолкнулась на высказывание (сейчас уже и вспомню, где) что в каноне персонажи употребляют слово «клинок», обсуждая свои (и чужие) интимные «подробности». Хорошо легло на этот текст.
6. Вся ситуация рассматривается с точки зрения Валентина, поэтому стиль изложения может быть несколько витиеват.
читать дальше
1
Валентин переложил путевые листы в крайнюю стопку, куда складывал те документы, работа с которыми была завершена. Лежащая перед ним карта был закончена, оставалось нанести буквально пару линий, но полковник не спешил с этим. Он уже разобрал все рапорты от своих подчиненных и наложил резолюции, составил отчеты для Ариго и Райнштайнера, подготовил запрос для полкового интенданта. Приказы и отчеты расторопный адъютант уже унес, осталась только карта. Стоит нанести эти линии – и можно уходить. Но тогда он лишится такого удобного наблюдательного поста – окна библиотеки ратуши, где он устроился с документами, выходили аккурат на домик, в котором обосновался Проэмперадор Севера, маршал Савиньяк. Сам Лионель был полковнику не нужен, но вот засевший в апартаментах старшего брата виконт Сэ… Олененок совершенно точно еще не выходил: во-первых, тихо это сделать было бы проблематично, хоть кто-нибудь, да окликнул бы блудного теньента, во-вторых, вороной Кан нахально приставал к серому маршальскому Грато, а тот пока терпел, но видно было, что если «младший» в ближайшее время не уймется, то не избежать ему трепки, несмотря на то, что выросли в одной конюшне.
Валентин снова сделал вид, что полностью сосредоточен на карте, благо, его репутация не позволила бы усомниться в том, что он действительно работает, а не дремлет с открытыми глазами. Итак, как только Арно выйдет, он выведет последнюю линию и отдаст карту одному из порученцев, устроивших посиделки в соседней комнате. Грифели и перья уже сложены, так что останется только закрутить крышку чернильницы и положить последний грифель в набор. После этого по лестнице вниз, к двери – и за углом дома можно будет «совершенно случайно» столкнуться с Арно.
Они не виделись с самой ночи перед боем на Мельниковом лугу, когда расстались, едва не поссорившись, взъерошенные и ошарашенные.
Кто мог подумать, что демонстративная неприязнь Арно будет не вечной? Той летней ночью, возвращаясь с очной ставки, устроенной бергерским бароном, Валентин, неожиданно для самого себя пригласил Арно – и тот согласился. Неторопливо смакуя «Змеиную кровь», перебирая общие воспоминания и удивляясь тому, как, казалось бы, незначительные детали все меняют, они учились говорить друг с другом, слушать и слышать. Они говорили всю ночь и не могли оторваться друг от друга, уже почти расставшись, вспоминали что-то ужасно важное и разговор вспыхивал с новой силой, а потом, как-то очень быстро за пологом палатки заалела заря.
Совместное фехтование, проминание лошадей, дружеские посиделки – они не заметил, когда это переросло в нечто большее. Просто однажды ночью, уже собравшись уходить, Арно, до этого несколько раз порывавшийся что-то сказать и осекавшийся в начале фразы, резко развернулся и поцеловал его. Ощущение горячих нежных губ, ласкающих его собственные, ошеломило. Не встречая сопротивления, Арно осмелел и обнял, осторожно вплетая пальцы в волосы, целуя глубже и настойчивее, соскальзывая на шею. Впрочем, он быстро отстранился и с тревогой заглянул в глаза, что-то спрашивая. А Валентин не слышал – в ушах шумела кровь, тело словно застыло, сердце билось, кажется, в горле.
Нельзя сказать, что произошедшее вызвало в нем отвращение: Олененок давно нравился ему и порой Валентин ловил себя на мысли, что хочет подарить несносному виконту букет цветов – непременно полевых и собранных собственноручно. Или сплести из этих же цветов пышный венок и примять им растрепанные солнечные кудри. А возвращаясь поздно вечером вдоль берега реки и глядя на серебристые блики, рассыпанные по водной глади, мечтал, как позовет Арно на прогулку и они до утра буду бродить рука об руку, слушая трели сверчков и глядя на звезды.
Валентин не привык лгать себе и делать вид, что не замечает очевидного. Он влюбился в Савиньяка. В принципе, это открытие ничего не меняло – они общались, шутили и фехтовали, узнавая друг друга все лучше. Рядом с Арно было тепло и солнечно, рядом с ним можно было отпустить себя, не ожидать удара в спину. Валентин тихо радовался про себя, что та ледяная пустота, которая окружала его так долго, заполнилась искрящимся солнечным светом. Вот только ему и в голову не приходило, что подобные чувства могут быть взаимными. Тем более, что даже в своих самых смелых мечтах он не заходил дальше почти невинных поцелуев и объятий, которые уместнее было бы назвать братскими.
В себя он пришел, сидя на походной кровати, а рядом был напряженный Арно, отпаивающий его вином и уже всерьез подумывавший сбегать к лекарям за перьями и настойкой кошачьего корня. Убедившись, что полковник снова слышит и соображает, он выпрямился и сказал, что сожалеет о том, как его поступок отразился на Валентине. Сказал, что пытался сдержать себя, но ничего не вышло и он готов дать любое удовлетворение, раз его любовь стала таким оскорблением.
На протяжении всей этой горячечной тирады герцог со все возрастающим изумлением всматривался в лихорадочно блестящие черные глаза, пытаясь разобраться в себе и в ситуации. Когда на лице Арно проступило выражение напряженного ожидания, он понял, что должен что-то ответить. Но что можно ответить на такое признание? Вернее, понятно – что, но как быть с собственными… особенностями?
Еще до Лаик Валентин понял, что он отличается от всех своих сверстников и от большинства тех, кто был старше. Он мог рассматривать статуи и картины с обнаженной натурой, искренне восхищаясь чистотой линий, талантом мастера, глубиной сюжета. Он мог читать книги, которые общество называло развращенными и непристойными и его волновали фабула, хитросплетения интриг и глубинные причины поступков героев. Он мог слушать самые разнузданные сплетни и наблюдать откровенное соблазнение абсолютно спокойно, размышляя о том, почему не всегда получалось логически проанализировать и спрогнозировать ситуацию.
Но все эти эротические, а порой и порнографические произведения искусства, примеры вольных нравов королевского двора не трогали его. Ни разу Валентин не чувствовал возбуждения от этих игр и не желал познать всепоглощающую страсть. Более того, любые попытки соблазнения, направленные лично на него он либо игнорировал, либо старался переадресовать другому лицу, благо, подходящих повес в Олларии хватало. Так что звание безупречно воспитанной ледяной статуи он получил очень давно.
Однако, было еще кое-что. Справедливости ради стоит отметить, что иногда его тело все же вспоминало о своей мужской сути и юношеской невоздержанности. Каждый из этих случаев бравый полковник вспоминал с содроганием.
Впервые проснувшись в блаженной истоме, покачиваясь на волнах приятных ощущений, Валентин не сразу осознал, что именно произошло. Полежав несколько минут раскинувшись, словно морская звезда, он лениво перекатился на бок и замер, мгновенно оледенев. Постыдное мокрое пятно на подштанниках и все еще полувозбужденный член слишком ясно указывали на то, что послужило причиной такого состояния.
С трудом поборов накатившую панику, юный Спрут выбрался из постели на подгибающихся ногах, ощущая себя олицетворением собственного гербового животного. К счастью, горничная с вечера оставила за ширмой целый кувшин с водой для умывания и решение пришло почти мгновенно. Валентин быстро обтерся влажной губкой, поминутно вздрагивая от мысли, что в его покои зайдут и застанут в таком виде. Или начнут расспрашивать, почему он вздумал омываться прямо в спальне, игнорируя купальню. Холодная вода и страх стерли остатки возбуждения и Валентин разыскал в гардеробной свежее белье.
К счастью, пятно на подштанниках было невелико и быстро высохло у камина, а на простынях и вовсе ничего не успело отпечататься. Утром он как можно небрежнее приказал служанке унести грязное белье из его покоев и больше не забывать о своих обязанностях.
В следующий раз это произошло уже в Лаик. Проснувшись в испарине, Валентин достаточно быстро сумел стряхнуть оцепенение, вызванное истомой и, поеживаясь, выбраться из постели, впервые благословляя аскезу Загона. Леденящие сквозняки придали бодрости и уняли волнение в крови. Свидетельство несдержанности, как и в первый раз, было невелико и постель не пострадала. Уничтожив все следы преступления, Валентин снова лег жесткий тюфяк, пытаясь отогреться и немного подремать. Ему это вполне удалось, правда, белье пришлось сушить на себе.
После выпуска и поступления в оруженосцы к генералу Рокслею подобные «приступы» случались еще несколько раз, но Валентин уже был готов и теперь, ложась спать, подкладывал в подштанники сложенный в несколько раз носовой платок. Эта нехитрая уловка очень выручала и скрываться стало проще – ведь ничего необычного нет в том, чтобы случайно закапать платок чернилами, или вытереть им шпагу после фехтования, оставляя полосы оружейной смазки и пыли, или промокнуть вино из опрокинутого бокала в таверне, оберегая костюм. Кто будет искать на испорченном клочке батиста тайные следы невоздержанности и аморальных склонностей наследника Дома Волн?
Самый ужасающий случай произошел в Багерлее. Вымотанный многочасовыми допросами и зрелищем пыток старших родичей во главе с отцом, почти оглохший от перепуганных, истерических рыданий матери, Валентин забылся тяжелым, зыбким сном. Муторное понимание того, что это конец и никто не выйдет из зловещего замка живым, что он – следующий в очереди на допросы с пристрастием не отпускало даже в мареве мрачных видений. Наверное, измученное и напуганное тело вопреки рассудку решило доказать, что оно еще живо – или это была просто попытка продолжить себя хотя бы так? Подспудная надежда на то, что его семя выплеснется не втуне, а даст росток новой жизни и Валентин Придд будет жить в ком-то другом? Как бы то ни было, проснулся он от своего крика, содрогаясь всем телом. Каким-то образом в полусне он приспустил панталоны и подштанники и впервые в жизни видел свое естество полностью возбужденным, истекающим семенем. Впервые в жизни он чувствовал, как его тело откликается на самые темные и потаенные желания, извиваясь в неутоленной жажде прикосновений. Впервые в жизни ему было мало одного раза.
Понимая, что его в любой момент могут выдернуть на ночной допрос, Валентин так и не смог до себя дотронуться. Содрогаясь от отвращения, он перевернулся на живот, подсунул тощую тюремную подушку под бедра и неловко дернулся вперед. Стараясь не думать о том, как жалко и нелепо он выглядит со стороны, Валентин терся о подушку, с отчаянием понимая, что отдающиеся во всем теле ощущения никак нельзя назвать неприятными.
Все закончилось очень быстро – видимо, сказалось то, что он не умел себя сдерживать в постели и то, что это был второй раз за ночь. В камере не было ни кувшина с водой, ни салфетки, так что Валентин кое-как размазал следы серой от пота и грязи рубашкой. Оставшиеся несколько дней он спал беспокойно, то и дело просыпаясь и понимая, что словно весенний кот трется лицом о подушку, облегчившую его терзания, вжимаясь до того, что невозможно было сделать ни одного вдоха.
Единственным положительным моментом существования в опоганенной Ракане была нечеловеческая усталость, вкупе с отвратительным самочувствием и постоянной готовностью отразить удар и ударить самому, полностью исключившая возможность позорного пробуждения. Валентин не был уверен, что сможет смириться с собственным моральным уродством, если такое произойдет с ним в герцогской – отцовской! – спальне.
После прибытия в армию, где нужно было ежедневно доказывать, чего он стоит на самом деле, попутно совершенствуя фехтовальные навыки, изучая ремесло фульгатов и отвечая на нападки Сэ, подобные нездоровые желания оставили его и Валентин понадеялся, что физические нагрузки, свежий воздух и общество военных, не привыкших ходить вокруг да около и выискивать двойное дно, исцелят его.
И вот теперь это «исцеление» может оказаться неуместным.
Валентин никогда не был ханжой, он знал, что происходит между мужчиной и женщиной, что иногда в роли женщины может выступать другой мужчина и что люди могут получают удовольствие наедине с собой. Он понимал и принимал это, раз и навсегда сказав себе, что чужая личная жизнь его никоим образом не касается, а если кому-то хорошо, то кто он такой, чтобы осуждать.
Лишь для себя Валентин не допускал возможности таких отношений. Почему-то сама мысль о том, что другой человек прикоснется к нему, более того, к его постыдным местам и потребует ответных прикосновений, вводила Валентина в ступор.
Впервые в жизни острый на язык Зараза не знал, что сказать. Он понимал, что Арно не удовлетворится жалким подобием отношений, на которые он бы способен, но мысль, что едва обретя счастье и любовь, он должен от них отказаться, вызывала физическую боль. И как сказать «нет», когда в черных глазах бушует такой пожар?
С трудом подбирая слова, едва ли не заикаясь, Валентин ответил, что тоже любит, но никогда не сможет дать виконту то, чего тот желает и чего заслуживает, а потому Савиньяку лучше поскорее забыть о нем и обратить свое внимание на более достойных.
Услышав это, тот отпрянул, словно от прокаженного. Валентин не думал, что еще когда-либо увидит этот взгляд – так смотрел на него Арно совсем еще недавно, а кажется, в прошлой жизни, когда еще называла предателем и трусом. Что ж, он это заслужил – предал чувства Олененка и свои собственные. Но ведь так будет лучше? Задыхаясь от ярости, Арно почти выплюнул, что обойдется без подачек, не нужно выискивать лживые доводы, достойные лишь экзальтированных девиц, начитавшихся романов.
Нужно было пройти через это, принять гнев и боль возлюбленного и отпустить его. Но одна лишь мысль о том, что больше никогда Арно не посмотрит на него, не заговорит, что не будет перепалок на фехтовальной площадке и уютного молчания за бутылкой Крови, что снова он останется один в своем ледяном одиночестве, лишила воли и разума. Валентин бросился вперед, прильнул к растерявшемуся теньенту и неловко поцеловал.
Вмиг растерявший весь запал Арно осторожно обнял его, поглаживая плечи и перебирая волосы. Валентин уткнулся лицом в обтянутое мундиром плечо, млея от непривычной, но такой нужной ласки. Не сопротивляясь, позволил увлечь себя к кровати, слепо доверяя рукам и шепоту, что все будет хорошо и что Арно о нем позаботится.
Он не знал, сколько времени они просидели так, сплетясь в объятиях, наощупь исследуя лица друг друга кончиками пальцев, отрываясь от поцелуев только чтобы глотнуть воздуха. Рассвет они встретили вместе – Арно заснул в его постели, держа Валентина в объятиях, не отпуская даже во сне.
Счастливые дни летели, словно лепестки вишни, сорванные ветром – только что буйствовала вокруг теплая шелковистая метель и вот ее частички уже устилают землю, путаются в густой траве или медленно плывут по поверхности пруда, откуда им уже не подняться. При свете солнца они были прежними – неожиданно сдружившимися однокорытниками, проводящими время вместе, вот только теперь к шумным или церемонным приветствиям, разговорам и тренировкам примешивались быстрые взгляды украдкой, почти случайные касания, невесомые поцелуи, которые Сэ ухитрялся срывать с губ полковника едва ли не у всех на виду. А когда на небе начинала властвовать луна, они встречались в палатке Валентина, ставшей их маленьким убежищем. Как и раньше, были разговоры и вино, только теперь разговоры то и дело прерывались поцелуями, а вино они пили из одного кубка. Арно устраивался поудобнее на кровати и притягивал его к себе, лаская и нежа в объятиях.
Валентин был благодарен Арно за то, что тот не форсирует события, видимо, помня о реакции на самый первый поцелуй. Сам он не возражал, чтобы возлюбленный получал удовольствие, но не знал, как сказать это. За них все решил случай.
Несколько раз Арно, распаленный объятиями, не выдерживал и принимался неистово ласкать себя, жадно целуя Валентина. Увидев это впервые, Придд замер и едва не забыл, что нужно дышать, настолько красивым был Олененок.
Арно застонал и вывернулся из объятий, почти сдирая с себя рубашку и сражаясь с ремнем. Валентин опустился на колени и аккуратно стянул с него сапоги и чулки, помог снять панталоны и белье, подсунул под спину любимому подушку и тихонько опустился на кровать в изножии. Возбужденный Олененок разметался по его постели, лихорадочно поглаживая все свое тело – руки то щипали соски, то сжимали налившийся кровью член. Жемчужные зубы прикусили алые губы, пухлые от природы, а после жадных поцелуев словно бы ставших еще ярче и соблазнительнее. Золотистые пряди разметались по широким плечам, липли ко лбу, лезли в глаза. Звездно-черные бездны неистово сверкали, из груди вырывались низкие протяжные стоны. Ни одно произведение искусства не могло сравниться с телом Савиньяка – соразмеренное, пропорциональное, великолепно сложенное и тренированное, оно было живым и горячим. По бархатистой коже плясали отблески пламени свечи и жаровни, превращая человека в комок первородного ало-золотого пламени.
Не в силах дольше терпеть собственные дразнящие прикосновения, Арно сосредоточился на своем клинке, сжимая его, лаская то неистово, то томно. Мерные движения вверх и вниз завораживали и Валентин не заметил, что все ниже склоняется к паху любимого. Когда на головке выступила жемчужная капелька, он замер, настороженно ловя ноздрями такой знакомый и незнакомый одновременно пряный запах. Желание наклониться и коснуться губами было столь неожиданным, что Валентин отшатнулся и посмотрел в лицо Арно. Тот, полузакрыв глаза, все же не сводил с него горящего взгляда. Оторваться от этого зрелища было совершенно невозможно, было жизненно необходимо видеть всего Савиньяка и Валентин так и остался сидеть, лишь осторожно протянул руку, снимая пальцами теплую капельку. Головка оказалась гладкой и скользкой, а кожа ниже – бархатистой.
Валентин поднес свои пальцы к губам, принюхиваясь в раздумьях. Глаза Арно расширились, теперь он не отводил взгляда. Чуть посидев вот так, он задумчиво слизнул, узнавая любимого на вкус. Похоже, это зрелище как-то повлияло на Сэ – он излился почти сразу же после этого, а потом признался, что в его жизни еще не было столь сильного оргазма.
Это повторялось еще несколько раз: Арно распалялся и, раздевшись донага, ласкал себя, доводя до пика, а Валентин смотрел, едва дыша от восхищения и любви. Ни одно зрелище этого мира не могло быть более совершенным и завораживающим, чем Олененок в любовном экстазе. Для него не было запретов, он не привык смущаться. Казалось, неприкрытый восторг Валентина подстегивал его желание и его наслаждение. Иногда Валентин сам не замечал, как начинал ласкать Арно. Нет, он не пытался перехватить инициативу или разделить любовную игру на двоих. Его прикосновения были полны нежности и благоговения, он самому себе напоминал вдохновенного жреца, возносящего молитву божеству, он касался тела возлюбленного так, словно это были святые дары и хрупкое произведение искусства одновременно. Умом понимая, что Арно не сможет долго довольствоваться этим, Валентин не мог предложить иного. Он любил, боготворил и готов был сделать для любимого все, но разделить его страсть был не в состоянии. Самым ярким проявлением его сексуальности был тот раз, когда он, легко поглаживая все тело Арно, полусидевшего на постели, лег рядом, положив голову ему на ногу, осторожно прикасаясь к бедрам и животу и целуя руку, которой Олененок ласкал свой клинок. Дождавшись, когда любимый кончит, он поднес его ладонь к губам и вылизал, лаская языком каждую линию, каждую складочку кожи, а потом поцелуями собрал капли семени с его живота.
Валентин тяжело вздохнул и помассировал переносицу тонкими пальцами, пытаясь прогнать накопившуюся усталость. Ожидание затягивалось, но он был полон решимости дождаться Арно и внести ясность в их отношения. Как же глупо все тогда получилось!
В ночь перед боем на Мельниковом лугу Арно пришел к нему расхристанный и чуть пьяный. Видимо, вино изрядно поколебало выдержку виконта, а может, он просто устал ждать непонятно чего. Быстро возбудившись, он притянул Валентина к себе и начал медленно раздевать. Полковник не сопротивлялся – вся сила воли уходила на то, чтобы не запаниковать. Ощутив легкое дуновение летнего ветерка на коже, он судорожно вцепился в плечи любимого, пытаясь найти опору в мире, где не было никаких ориентиров. Надо отдать должное Савиньяку – он был очень терпелив, особенно для мужчины, остро нуждающегося в разрядке. Привычно рассыпав огненные поцелуи по лицу, шее и плечам, Арно двинулся ниже, одновременно распутывая завязки на панталонах любовника.
Валентин внутренне сжался, чтобы не начать вырываться и не оттолкнуть Арно. Он сам толком не понимал, что чувствует и что с ним происходит. Если бы Олененок потребовал полноценного соития, но без ласк, он не возразил бы ни словом, ни жестом, но эти нежные и нетерпеливые прикосновения пугали до одури.
Арно довольно быстро заметил, что реакция на его прикосновения далека от предполагаемой и отстранился. Усадил Валентина на постель, плеснул им обоим вина и зло поинтересовался, что происходит. Наверное, он пытался скрыть свое разочарование, но в голосе все равно было слышно раздражение, заставившее Валентина сжаться еще больше. Он так и не смог ничего внятно объяснить и, отчаявшись, предложил Арно: «Ты можешь просто взять меня».
Реакция последовала незамедлительно. Олененок на несколько мгновений словно окаменел, не веря ушам, а потом взорвался. Он рычал, что не нужно изображать жертву насилия, что если его общество и такие отношения не устраивают сиятельного герцога, то можно было прямо сказать об этом, не устраивая гайифские мистерии и что прозвище Зараза полковник оправдывает полностью, только почему-то каждый раз, называя его так, забывают добавить «ледяная».
Оглушенный Валентин молча следил за мечущимся, словно хищник в клетке, возлюбленным, а когда понял, что тот сейчас уйдет и вряд ли еще вернется, вскочил и перехватил его у полога палатки. Выучка капрала Кроунера дала о себе знать, он легко заломил Арно руку за спину, не причиняя, впрочем, боли, несколькими четкими движениям распустил шнуровку на оленьих панталонах, сдернул их до колен и толкнул Арно на кровать. По всей видимости, столь резкий переход от «жертвы» к «завоевателю» сбил Олененка с толку, что дало Валентину возможность полностью раздеть любовника, резко раздвинуть ему ноги и опуститься перед ним на колени.
Кстати вспомнился визит в бордель, за загулявшим капитаном, срочно потребовавшимся генералу Ариго и которого не могли разыскать по всему лагерю. Валентин, узнав от дозорных, куда подевался искомый офицер, не колеблясь, отправился следом. В заведении хозяйка пыталась было предложить ему услуги своих подопечных, но они не вызвали в полковнике ничего, кроме брезгливости – здесь не было никого, кто мог удовлетворить хотя бы его эстетическим запросам, не говоря уж о том, чтобы заинтересовать настолько, что Придд согласился бы терпеть прикосновения.
Коротко пообещав даме, что ни один из офицеров Западной армии больше не появится на пороге ее заведения и ей и ее девочкам придется осваивать другие способы заработка, если она немедленно не укажет, в каком из номеров находится нужный ему человек, Валентин своего добился. На предложение сопровождать довольно едко заметил, что постарается не заблудиться и поднялся на второй этаж.
Капитан нашелся в первом же номере. Он раскинулся в кресле, а раскрасневшаяся девица, стоя перед ним на коленях, ублажала щедрого офицера ртом. Нимало не смущаясь, Валентин вошел и сообщил, что генерал Ариго желает видеть своего подчиненного. Вначале тот попытался возмущаться и даже пообещал спустить полковника с лестницы, но быстро смолк, едва только Придд поинтересовался, следует ли именно это передать генералу и командору Райнштайнеру, так же имеющему к капитану несколько вопросов.
Глядя на недовольного офицера, в ходе перепалки не потерявшего «боевого задора», Валентин вдруг почувствовал укол совести, словно бы он, не имея возможности испытать подобное, лишает радостей жизни окружающих. Заколебавшись, он не знал, что предпринять, а разум подсказывал, что из-за такого пустяка не стоит наживать врага, тем более, что в глазах капитана и его друзей это будет выглядеть именно мелкой подлостью, а не стремлением как можно лучше выполнить приказ.
Коротко попросив девицу поторопиться и сказав капитану, что подождет его, Валентин вышел. В том борделе двери в номера располагались в нишах, занавешенных и со стороны комнаты, и со стороны коридора, чтобы, даже не входя внутрь, можно было понять, что номер уже занят и поискать себе другой. Оставшись за портьерой, полковник получил возможность наблюдать. Девица очень старалась, чтобы не задержать клиента, но успеть запомниться своим мастерством. Полковник, ранее не представлявший, что любовные игры могут быть настолько разнообразными, сам не зная, зачем, запоминал все увиденное и едва не пропустил момент, когда нужно тихо удалиться и дождаться капитана на лестнице.
И вот настало время, когда и эти, случайно полученные и, казалось бы, бесполезные знания, пригодились.
Налившийся кровью клинок чуть подрагивал, требуя ласк, гладкая головка, блестящая от выступившей влаги и перевитый вздувшимися венами ствол снова заворожили Валентина. Как во сне он протянул руку и погладил, словно приручая маленького зверька. Ощущение упругого бархатистого тепла под пальцами, нежная персиковая кожа, мускусный запах – все манило и жаждало внимания. Валентин, чуть сжав пальцы, двинул рукой вверх-вниз, знакомясь с новыми ощущениями. Резкий выдох сквозь сжатые зубы и вцепившиеся в плечи сильные пальцы дали понять, что он на верном пути. Вспомнив самый первый раз, когда Арно излился при нем, Валентин наклонился и решительно коснулся головки губами. Солоноватый вкус, в котором угадывались винные нотки, оказался неожиданно манящим и он продолжил исследования. Нежно поцеловал головку, погладил ее языком, слизнул выступившие капли. Короткая судорога и тихий стон были ответом. Потолкавшись напряженным языком в дырочку, Валентин стал спускаться ниже.
Обвел языком корону, поцеловал уздечку и проложил дорожку поцелуев до основания. Нежно лизнул корень члена и зацеловал тоненькую кожицу мошонки, пощипывая губами, подстегиваемый уже непрерывными стонами Савиньяка. Облизал яички и поочередно втянул их в рот, ласково посасывая, нежа языком, а потом откинул назад голову, давая им медленно выскользнуть, слегка сжимая напряженными губами. Не ожидавший такого напора Арно откинулся на постель, стискивая одеяло и шире раздвинул бедра.
Благодарно поцеловав низ живота любимого, ощущая напряжение мышц, Валентин вернулся к его клинку. Нежная кожа, напоминавшая наощупь тончайшую замшу, самый дорогой бархат, легко сдвигалась под его прикосновениями и он немного поиграл, водя рукой, любуясь образующимися складочками, а потом снова обхватил губами головку и легко заскользил головой вверх и вниз, сжимая губы и касаясь языком складочек и вен. Рукам он в то же время массировал поджавшиеся яички и основание клинка Арно. Долго выносить такой напор у Савиньяка не получилось. Как-то очень по-детски всхлипнув, он оттолкнул голову Валентина, выгнулся всем телом и излился.
Уже не в первый раз Валентин видел наивысшую точку блаженства Олененка и каждый раз это зрелище приводило его на грань восторга и почти религиозного экстаза, словно он становился свидетелем чуда. Дождавшись, когда утихнут судороги наслаждения, он нежно облизал начинающий обмякать клинок и покрыл поцелуями бедра и живот Арно, собирая его семя. Он сам для себя не мог объяснить, что им движет, наверное, хотел хотя бы так слиться с возлюбленным, присвоит частичку его существа.
Немного придя в себя, Арно приподнялся и притянул его к себе на колени, благодарно целуя и поглаживая. Поначалу Валентин расслабился, подумав, что недопонимание успешно разрешено, но стоило Савиньяку начать ласкать его бедра и низ живота, как паника снова подняла голову. Арно, сбитый с толку его метаниями, скомкано попрощался и ушел. Впервые с тех пор, как они начали встречаться, Сэ, придя вечером, не остался на ночь и это, как и его нетерпение в начале встречи ясно дало понять, что отношения зашли в тупик.
А наутро были бой и ураган. Поняв, что теньента нет ни среди вернувшихся, ни в лекарском обозе, ни среди опознанных тел, полковник словно обезумел. В любую свободную минуту он возвращался на свежее болото на месте луга, ставшее братской могилой для сотен друзей и врагов. Несколько раз ему случалось находить еще живых раненых и доставлять в лагерь, но и такое везение не могло длиться вечно.
Столкнувшись с генералом Рейфером, он почти не надеялся, но упускать малейшую возможность было не в его правилах. Повлиял ли тот разговор на исход дела или спасение Сэ – целиком заслуга его старшего брата, договорившегося с гаунасским медведем, неизвестно, но выматывающему ожиданию пришел конец.
Внизу хлопнула дверь, вырывая полковника из раздумий. Бросив быстрый взгляд в окно, Валентин убедился, что «засада» была не бесполезной. Недрогнувшей рукой проведя последнюю черту в карте и убрав письменные принадлежности на место, он отдал карту порученцу и спустился вниз, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не сорваться на бег.
Уже подходя к углу дома, он неожиданно подумал, что Арно может быть и не рад встрече. В конце концов, в плену у него не было возможностей упражняться со шпагой или каким-то образом занимать себя, следовательно, времени для размышлений было более, чем достаточно.
Как бы то ни было, этот разговор необходим. Даже если виконт заявит, что между ними все кончено, он все равно будет любить своего Олененка. Все просто вернется к тому, с чего началось, ведь у Савиньяка нет оснований лишать его своей дружбы. Разве что будет не хватать его объятий и поцелуев, но любимый заслуживает полноценных отношений, а он должен уважать выбор друга и возлюбленного, как бы тяжело ему не было.
Остановившись в нескольких шагах, Валентин невольно залюбовался. Арно уговаривал Кана не вредничать, рассказывая, каким немыслимым пыткам подвергся только что, одновременно задабривая его сахаром. Что верно, то верно – письма, равно как и рапорты и отчеты всегда наводили на деятельного виконта тоску. Теперь понятно, почему он просидел так долго – сведения, которые могли быть известны Сэ, Лионель, скорее всего, давно получил из других источников, следовательно, все время ушло на воспитательную беседу и литературные упражнения.
Похоже, вороной так же был в курсе проблемы, а может, маршальский жеребец напомнил о субординации, заставив смирить норов, но Кан схрумкал предложенное и толкнулся головой в плечо теньента (а если верить «разведданным» из штаба, то в скором времени – капитана), утешая. Арно рассмеялся и потрепал любимца по лоснящейся шее, перебирая гриву.
Валентин замер. Так же Арно запускал пальцы и в его волосы, притягивая к себе для поцелуя. Неужели все, что ему останется – это воспоминания? И каждый раз, видя самые простые и невинные движения любимого, он будет вспоминать такое короткое счастье?
Впрочем, впасть в отчаяние он не успел – Арно повернулся, ловя повод разыгравшегося жеребца и заметил его. И в тот же миг словно солнце вышло из-за туч, так радостно и открыто улыбался Олененок.
- Валентин, ты цел! Как же я рад тебя видеть, Зараза ты эдакая! – крепкие объятия и смеющиеся глаза дарили надежду. – Ты не представляешь, через что мне пришлось пройти.
- Представляю – ты очень громко излагал историю своих злоключений Кану. Он, конечно же, благодарный слушатель, но полагаю, лучше будет отвести его в конюшню, а тебя – в расположение частей. Тебе ведь еще не выделили место?
- Нет, расквартироваться я не успел. Думаю, соваться с этим к Ариго или попытать счастья самому.
- Генерал Ариго будет занят допоздна. Мне выделили достаточно просторную комнату, если ты не против, можешь остаться на ночь у меня, а завтра уже решить вопрос с постоянным ночлегом.
Согласится или нет? А если откажется – будет ли это означать и отказ от него, от Валентина? В конце концов, он может просто устать, желать побыть в одиночестве. Или наоборот, отпраздновать в кругу друзей возвращение.
- О, отличная мысль! У тебя обычно тихо и искать меня у тебя если и сообразят, то не сразу. А ты уверен? Если я тебе помешаю…
- Уверен, как никогда. – Глаза в глаза, чтобы не оставалось ни малейших сомнений в том, что он говорит не только о ночлеге. – Идем?
- Так точно, господин полковник.
- Господин полковник Придд, теньент Сэ прибыл во временное расположение части. Разрешите войти и разместиться? – Арно, дурачась, вытянулся во фрунт и изобразил служебное рвение.
- Располагайтесь, теньент. – Чуть улыбнуться, давая понять, что оценил шутку, закрыть дверь, отсекая всех от их маленького мира и шагнуть вперед. – Здравствуй, Арно.
Олененок фыркнул, тряхнул влажными кудрями – вот почему так долго, не просто жеребца в конюшне устраивал, но и на речку сбегать успел – и притянул его к себе, целуя, обнимая, прижимаясь всем телом.
От облегчения захотелось смеяться и плакать одновременно. Ему все-таки дали еще один шанс! Все это время он раздумывал, искал причину, пытался придумать способ, который позволил бы им быть вместе. Валентин не надеялся, что сможет разделить страсть Арно, но было бы замечательно перестать так странно реагировать на его ласки, перестать невольно отталкивать возлюбленного.
- Я распорядился насчет ужина. Приема, который был бы устроен в твою честь в Васспарде, не обещаю, но есть недурная баранина с тушеными овощами и фаршированные перепела. Я помню о твоей любви к белому вину, но заказанные «Слезы возлюбленной» еще не привезли. Возможно, ты согласишься на «Рыцарскую кровь»? Она мягче на вкус, чем «Змеиная», не такая терпкая и меньше горчит.
- Ты заказал для меня «Слезы возлюбленной»?
- А ты их не пьешь?
- Пью. Просто не ожидал от тебя такой заботы после… всего, что было.
- Арно, я очень виноват…
- Не смей! Виноват я. Я обещал, что позабочусь о тебе и начал принуждать, а потом еще и одного бросил.
- Арно…
- Этого больше не повторится, Валентин. Я обещаю. – Яркие глаза, напоминавшие о ночном небе, смотрели, казалось, прямо в душу. – Давай ужинать – я голоден, как ызарг.
Ужин и разговоры, вино из одного кубка… Еще вчера Валентину казалось, что все это навсегда осталось в прошлом, что лишь окунувшись в воспоминания, он сможет вновь испытать это.
Арно был внимателен и нежен, словно Валентин был его невинной невестой, а не любовником, пусть и с достаточно небольшим и специфическим опытом. Это радовало и пугало, давало отсрочку, но Валентин не хотел ею пользоваться – в прошлый раз он и так тянул до последнего, едва не потеряв возлюбленного. Лучше сразу дать понять, что он согласен на полноценные отношения и не нужно оттягивать неприятный момент.
- Арно, я должен тебе сказать… Я был неправ. Прости, я не должен был так долго отказывать тебе в… близости. Я сказал, что люблю тебя и согласился быть твоим, значит, должен был и…
- Прекрати. – Арно чуть встряхнул его за плечи, а потом привлек к себе. – Никогда так не говори. Все эти рассуждения о долгах – разве мы в лавке ростовщика? Я видел, с самого начала, как тяжело тебе выносить мои прикосновения, но не в силах был от тебя отказаться.
Я много думал, Валентин. Что я сделал не так? Я не могу понять, где ошибка. Если ты не любишь меня, то почему ты согласился? Но ты говоришь, что тоже любишь.
Тебе неприятно, что именно я претендую на место в твоем сердце и постели или тебе вообще неприятны мужчины? Я почти готов поверить в это, ведь твое тело никогда не откликалось на мою страсть, но как тогда объяснить ночь перед боем?
Или… Прости, я не хочу тебя оскорбить, но…
- Нет. – Валентин встал и прошелся по комнате, не зная, как объяснить то, что сам никак не мог понять. – Это трудно, Арно. И это очень долгий разговор.
- А я не тороплюсь. Я должен был с самого начала тебя расспросить, но понадеялся, что это у тебя временное явление, что тебе нужно просто привыкнуть к тому, что у тебя вместо любовницы – любовник и что это я. Я ошибался. Но я тебя люблю, Валентин, и дорожу нашими отношениям – и любовными, и дружескими. Поэтому мы сначала все выясним, а потом уже будем думать, как нам быть дальше.
На лице Арно была написана такая решимость и убежденность в собственной правоте, что любые отговорки были бесполезны. Наверное, он прав, нельзя лгать друг другу, особенно в их случае. Что ж, Олененок хочет объяснений – прекрасно. Осталось только их найти.
- Арно, у меня нет готовых ответов. – Вот так, виконт, и полковник Зараза не всеведущ и не всегда имеет несколько планов про запас. – Я сам долго размышлял, искал и не находил их. Я постараюсь рассказать тебе, что я чувствую, что думаю, а ты решишь, нужен ли тебе полусумасшедший любовник.
Жестом остановив собравшегося возразить Савиньяка, Валентин отпил вина, поставил кубок на стол, так, чтобы дотянуться могли оба и присел на низкий подоконник.
- Я понял, что ты имел виду, говоря, что не хочешь оскорбить меня. В физическом плане я здоров и способен испытывать возбуждение, по крайней мере, у меня, можно сказать, были прецеденты. Проблема в другом, Арно.
Я не получаю от этого ни малейшего удовольствия, более того, подобные случаи неизменно приводили меня в ужас и моральное неприятие происходящего, отвращение, которое я испытывал при этом, полностью заглушали приятные ощущения, если они вообще были.
- Тебе попадались настолько неумелые любовницы?
Валентин чуть помедлил. Наверное, его откровения станут для Олененка шоком, но дальше оттягивать неизбежное бессмысленно, тем более, что он уже начал говорить.
- Ты первый.
- Что?!
- У меня никого до тебя не было, Арно, ни женщины, ни мужчины. Говоря о случаях возбуждения и разрядки, я имел в виду…
- Самоудовлетворение? – подсказал Сэ.
- Нет. Полагаю, у тебя тоже бывали случаи ночных… э-э-э…
- Ты хочешь сказать, что ни разу не занимался ни с кем любовью, что никто тебя даже не ласкал – ведь ты и мне не позволял, не делал этого сам, а весь твой постельный опыт – это несколько семяизвержений во сне?
Точнее и не скажешь. Теперь, когда это произнес Арно, стало окончательно ясно, что с ним что-то не так. Наверное, его все-таки нельзя назвать нормальным человеком, иначе с чего такое изумление, на грани шока, в голосе возлюбленного?
- Да.
- Тогда о каком ужасе и неприятии ты говоришь, Валентин? Это же совершенно естественно!
- Для тебя – возможно. Я попробую описать, что ощущаю, неуверен, что это можно объяснить.
Я не испытываю возбуждения, находясь в сознании, Арно. Я даже специально проверял – то, что вызывает желание у обычных людей: порнографические картины и статуи, романы с откровенными описаниями, даже самые бесстыдные ласки и совокупления – ничто не вызывает во мне отклика. Я испытываю эстетическое наслаждение от созерцания обнаженной натуры и даже от зрелища соития. Я понимаю и принимаю то, что у нормальных людей есть потребности и что, занимаясь любовью, они испытывают наслаждение. Я могу порадоваться за этих людей.
Если говорить не абстрактно, то мне нравится смотреть на тебя. Ты невероятно красив всегда и везде, но особенно в страсти. Я никогда не устану любоваться твоим клинком. Мне нравится прикасаться к тебе, целовать, ласкать. Мне нравится твой запах, вкус твоей кожи, вкус и запах твоего семени. Ты – совершенство.
Я был счастлив той ночью, даря тебе наслаждение. Наверное, я даже смогу получать удовольствие, если ты позволишь мне наблюдать за тобой, когда ты будешь заниматься любовью с кем-то другим. – Увидев, как вскинулся Савиньяк, Валентин поспешил уточнить: - Это всего лишь предположение, Арно. Хотя, с тобой все в порядке и у тебя есть потребности, которые я не могу удовлетворить, так что я не могу препятствовать тебе быть счастливым. Если хочешь, мы можем вместе съездить в бордель, где ты выберешь даму на свой вкус, чтобы она доставила тебе удовольствие, а я буду рядом.
- Еще раз услышу подобный бред, - прошипел Савиньяк, - решу, что ты повредился рассудком. Мало того, что ты сам толкаешь меня к продажным женщинам, ты согласен смотреть, как я тебе изменяю?!
- Прости меня. Я, правда, не хотел тебя обидеть. Но ты же сам видишь, меня сложно назвать полноценным.
Возвращаясь к откровениям – еще мне нравится, когда ты обнимаешь и целуешь меня. Даже легчайшие прикосновения дарят мне такое невероятное ощущении покоя и счастья, что я не могу найти слов, чтобы выразить это.
Однако, если ты пытаешься прикасаться ко мне более откровенно, это меня пугает и вводит в ступор. Я начинаю ощущать себя… грязным. Не из-за тебя, Арно, а из-за себя.
Я долго думал, даже пробовал представить, что мы дошли до полноценного совокупления. Я пришел к выводу, что если ты просто меня возьмешь, без ласк, без нежности, не стремясь удовлетворить меня – я вполне способен принять это. Но в тех случая, когда я представлял, что ты пытаешься доставить удовольствие и мне, я снова ощущал панику и отвращение. Не к тебе, и не к тому, что в таком случае это было бы совокупление двоих мужчин. Я испытываю отвращение к себе.
Если коротко, то я готов понять и принять любые проявления интимной жизни кого угодно, но не себя. До тех пор, пока ты просто используешь мое тело, не стремясь подарить мне наслаждение, я достаточно спокойно принимаю и это. Меня пугают именно проявления ласки, отвращение вызывает то, что я вообще могу – теоретически – испытывать удовольствие от такого, а не то, кто меня ласкает.
Что касается моего скудного опыта – да, я получал разрядку на грани яви и сна и первые мгновения, когда разум еще дремлет, ощущения были приятными. Но как только я осознавал, что испытал возбуждение, что излился, меня охватывали ужас, паника и отвращение. Я всякий раз стремился как можно быстрее избавится от следов и забыть о произошедшем.
Так что, если ты все еще согласен принять меня как любовника, я очень тебя прошу – не принуждай меня к нежности. Я буду счастлив принять твою страсть, но ответить на нее не в силах.
Валентин отпил вина и замолчал. Вот и все. Теперь Арно уйдет. Возможно, не сразу – сначала попытается доказать, что он неправ, что эта сторона жизни может дарить радость, но быстро осознает тщету своих попыток. И тогда он обратит свое благосклонное внимание на более достойных. А ему останутся лишь воспоминания и разбитые мечты.
Сильные руки скользнули по плечам, разворачивая, и Валентин уткнулся носом в шею Арно.
- Почему ты раньше мне этого не говорил? – хриплый, словно бы сорванный голос. – Ты же мучился со мной.
- Нет! – Неужели он не понял? – Нет, никогда! Арно, мне никогда не было плохо с тобой. Я запаниковал в самый первый раз, но после этого ты был так нежен и не настаивал ни на чем. В те ночи, когда ты возбуждался и ласкал себя, я… Арно, это было непередаваемое ощущение – твоя страсть и твое доверие, то, что ты позволил мне это увидеть, прикоснуться в такой момент. Я был счастлив, понимая, что ты наслаждаешься и видя тебя таким… открытым. Словно ты позволил мне коснуться твоей души. Ты очень красивый, Олененок!
А в ночь перед боем я испытал иное – я осознал, что могу не только наблюдать, но и принимать твою страсть, доставлять тебе удовольствие, а не только быть рядом, когда тебе хорошо.
Разница в том, что я испытываю наслаждение и удовлетворение моральное, а ты еще и физическое.
Я боюсь сам испытывать физическое наслаждение, любимый. Боюсь и стыжусь. Я не знаю, почему.
Напряжение, сгустившееся после его исповеди, было таким плотным, что казалось осязаемым. Арно осторожно гладил его плечи и волосы, стараясь не прижиматься и не скользнуть рукой на спину. А ведь он наверняка рассчитывал на более веселую и горячую ночь.
Валентин потянулся к вину, надеясь, что оно заглушит все сомнения и сорвет вынужденную сдержанность, даря возможность хотя бы до утра стать для Арно тем, кто так ему нужен.
Обе бутылки оказались пусты. Оказывается, исповедоваться, равно как и выслушивать подобные откровения на трезвую голову решительно невозможно. Но в этом случае они оба недостаточно пьяны.
Достав сразу две «Рыцарских» и две «Змеиных», чтобы потом не отвлекаться и еще один кубок, Валентин завозился, срезая сургуч с горлышка первой бутылки и расшатывая пробку.
- Давай, помогу, - Арно стал распечатывать «Рыцарскую кровь».
- Так и знал, что «Змеиная» тебе не по нраву. Почему пил тогда?
- Не угадал. Мне и «Змеиная» нравится, но ты любишь ее больше, вот я ее тебе и оставляю.
Валентин не нашелся с ответом. Даже такое простое проявление заботы и внимания выбивает его из равновесия – в чем же дело? Или это от того, что заботится о нем Олененок?
За окном сгустились сумерки, плавно угасла вечерняя заря. На темном бархате неба, словно россыпь драгоценных камней, мерцали звезды, и так же бархатисто-звездно мерцали глаза Олененка. Огонь в камине прогорел, россыпь рдеющих углей напоминала шкурку небывалого зверя, которая искрится и переливается, когда он дышит, комната освещалась парой свечей.
Устроившись на постели с вином, они говорили обо всем и ни о чем. Арно рассказывал, как отчаянно и мучительно вырывался из болота, как опасался, что в плену в нем опознают брата командующего и попробуют разыграть уже в политической схватке, как добирался сюда с отрядом гаунау, оказавшимися неплохими ребятами, сильно напоминающими бергеров – и чего они договориться не могут? Временами он вспоминал какой-нибудь забавный случай из своего детства и в его рассказах оживали никогда не виденные рощи Сэ и виноградники Савиньяка.
Валентин был благодарен за это доверие и заботу. Откинувшись на широкое плечо возлюбленного, внимательно слушал, полузакрыв глаза, как в детстве, когда ему читали сказки и он представлял неведомы дали, где побывали герои чудесных историй. За то время, что они не виделись, голос Арно стал чуть ниже, глубже, он окутывал теплым шелком и ласкал драгоценным мехом, пьянил, как выдержанное вино.
В ответ на откровения любимого, Валентин вспоминал что-нибудь из своего детства: как впервые увидел живого ежика, пойманного Джастином в саду, как долго сражался с непокорным пером, но все же сумел научиться писать красиво, быстро и без помарок, не пачкая чернилами манжеты уже к семи годам. Как впервые попробовал «Змеиную кровь» и что она тогда ему очень не понравилась – его тайком угостил отпущенный эром к семье Джастин, отмечая истечение первого года своей службы оруженосцем. Валентин рассказал, что тогда был ужасно разочарован – он думал, что вино должно быть невероятно вкусным, иначе, почему взрослые так часто и подолгу его пьют. И как брат добавил в его порцию мед, специи и орешки, потом подогрел и назвал получившееся питье глинтвейном. Вот этот напиток оказался более вкусным, хотя и более коварным – ноги и язык стали заплетаться почти сразу, но уходить не хотелось. Тогда Джастин отвел Валентина в его покои, уложил и, сидя рядом, рассказывал о своей службе. Последним, что запомнил он из того вечера, был необидный смешок графа Васспарда, что младшенькому, действительно, вино предлагать рановато – ведь не может оценить выдержанное кэнналийское, пришлось драгоценный напиток на глинтвейн переводить, словно какую-то тинту.
В следующий раз Валентин попробовал это вино на поминальном пиру по Джастину. Первый же глоток унес его в тот счастливый и хмельной вечер в покоях брата, терпкость вина легла на язык, словно печать, призывающая к молчанию, а горечь оказалась созвучна его горю. И что с тех пор всем винам он предпочитает именно «Змеиную» - как напоминание о самой своей сути, воспоминание о счастье и боли потери.
- «Змеиная кровь» словно бы создана для потомков того, кого сопровождали змеехвостые найери, чья участь была тяжелее, чем у других, а любовь отняли. Мы все – дети договора, нам не завещано счастливой жизни и любви.
- Не говори так.
- Но это правда. Я не могу сделать счастливым тебя и не могу смириться с собственным несовершенством.
- Мы любим друг друга, Валентин и мы вместе. Так или иначе, мы найдем выход. – Арно склонился к его губам, поцелуем ставя точку в неслучившемся споре.
Валентин целовал Арно, не отпуская ни на миг. Словно бы горькая исповедь, помноженная на воспоминания и любовь, подогретая хмелем, ослабила тиски, не позволяющие ему быть таким же, как все. А может, покачиваясь на волнах легкого опьянения, он будто бы оказался в зыбком мире на границе яви и сна, где не властвовал рассудок и он мог нарушить запреты, насладится обычно недоступной ему частью бытия.
Нежась в объятиях Савиньяка и с тихим восторгом ощущая ласкающие прикосновения, Валентин расшнуровал ворот его сорочки и потянул ее из штанов. Арно поднял руки, помогая себя раздеть и блики свечей щедро вызолотили гладкую кожу. Валентин, захлебнувшись воздухом от представшей перед его взором картины, протянул руку, оглаживая желанное тело. Ладонь скользила по стройной шее, широким плечам, сильной груди с темными сосками, мгновенно заострившимися от прикосновений. Скользнула ниже, по ребрам к поджарому животу с манящей ямкой пупка и тонкой золотистой дорожкой, скрывающейся за поясным ремнем.
Арно подставлялся под прикосновения, дразня взглядами, время от времени отпивая вино и слизывая капли с губ. Быстрое скольжение было столь соблазнительным, что Валентин, обхватив лицо Олененка ладонями, прижался к его рту, стараясь поймать его язык губами. Новая игра явно понравилась Сэ и он с восторгом в нее включился, осторожно потянув Валентина к себе на колени, втягивая в рот его язык и нежно покусывая или начиная ритмично скользить своим языком между губ Валентина.
С трудом оторвавшись от пьянящих губ, Валентин покрыл поцелуями шею и плечи Арно, осторожно поласкал его соски, то целуя, то покусывая их. Затем спустился ниже, удовлетворенно ощущая, как непроизвольно подрагивают сильные мышцы живота под нежной кожей. Играть с пупком, вылизывая и покусывая его, зацеловывать весь живот оказалось очень увлекательно.
Валентин чувствовал, как растет возбуждение любимого и это наполняло его неведомой доселе легкостью, пониманием того, что он все делает правильно. Спустившись ниже, он потерся лицом о пах Арно, ощущая его готовность и нетерпение. Внезапное осознание, что даже теперь Арно изо всех сил сдерживает себя, думает о его потребностях больше, чем о своих, наполнило все существо желанием доставить возлюбленному наслаждение, которое он еще не испытывал.
Полностью раздев Олененка, Валентин расположился между его разведенными ногами, аккуратно прикусывая нежную кожу на внутренней поверхности бедер и глядя, как подрагивает возбужденный клинок. Арно привычно протянул руку, но Валентин покачал головой.
- Я хочу доставить тебе удовольствие. Ты мне позволишь?
- Еще спрашиваешь… А... ты действительно… Валентин, ты не обязан…
- Я очень хочу, - он оперся руками о спинку кровати, нависая над любимым. – Ты мне позволишь поступать так, как я сочту нужным?
- Делай, что хочешь, - тихо выдохнул Арно и потянулся поцеловать.
- Тогда повернись, пожалуйста.
- Что?
- Повернись и раздвинь ноги.
- Интересно…
Уложив Арно на живот и подсунув ему под бедра подушку, Валентин снял свою сорочку и лег сверху. Ощущения сильного горячего тела под ним было таким ярким, почти оглушающим, что понадобилось несколько минут, чтобы выровнять дыхание. Олененок терпеливо дождался, пока он сможет привстать и только тогда повернул голову.
- Ты в порядке?
- Да. Просто не ожидал, что ощущения будут такими сильными.
- Кажется, мы говорим о разных ощущениях. Что я должен делать?
- Расслабься.
Запустив руки в буйную гриву, Валентин чуть поласкал оленью голову и стал спускаться ниже.
Сильная широкая спина оказалась заманчивым полем для исследований. Неожиданно для себя прихватив Сэ зубами за холку, Валентин услышал низкий стон, повторившийся, когда он начал зацеловывать лопатки. Ложбинка позвоночника словно бы направляла его, руки оглаживали бока, разминая усталые мышцы.
Поясницу Валентин так же исследовал тщательно, вылизывая, целуя и покусывая, со все возрастающим восторгом наблюдая, как тело любимого начинает жить своей жизнью, томно выгибаясь и покачиваясь.
Сорвав ленту, он перекинул свои волосы вперед и провел этой шелковой волной по всей спине Арно, от шеи до ягодиц. Судорожный выдох сквозь стиснутые зубы и ритмичные движения стали ответом. Не имея больше сил сдерживаться, Арно потирался о подложенную подушку, стараясь приблизить развязку.
- Арно, прошу тебя…
- Я больше не могу… Валентин… Мне нужно… Давай, как раньше: я буду ласкать себя, а ты смотреть. Или трогать. Или что хочешь… Я не выдержу… Хватит…
- Привстань. - И, помогая, потянул бедра Арно вверх, заставляя его встать на колени, опершись грудью о постель.
- Валентин… - имя, словно дуновение ветра в камышах, так тихо и почти недоверчиво.
- Я сделаю все, чтобы тебе было хорошо, любимый. Доверься мне.
Валентин на мгновение замер, любуясь открывшимся видом. Он готов был поклясться, что никто и никогда не видел Арно таким… открытым, почти беззащитным. Кто-то, наверное, назвал бы зрелище непристойным, развратным или вовсе отвратительным, но для Валентина все в возлюбленном было прекрасно. Слегка округлые ягодицы, темная ложбинка между ними, гладкая и наверняка, очень чувствительная, сжимающаяся дырочка, налитый кровью клинок, подрагивающий между бедер, стремясь прижаться к животу и упругие яички.
Возможно, он долго стоял бы так, завороженный видом, но нетерпеливый, почти жалобный стон напомнил о потребностях возбужденного Арно.
Наклонившись, Валентин покрыл ягодицы поцелуями, чередуя их с укусами, вылизал и зацеловал местечко между анусом и яичками. Потерся лицом о ягодицы и скользнул языком в горячую упругую дырочку. Кажется, его напор ошеломил Арно, заставив замереть, почти не дыша, но ощутив его язык в себе, Олененок дернулся, стремясь уйти.
- Прекрати!
- Тебе неприятно? – Наверное, сначала нужно было спросить, приемлемо ли такое для возлюбленного, но охваченный стремлением выразить свою любовь и восхищение, подарить наслаждение, он об этом не подумал.
- Что же ты творишь, скромник?! Ты хоть понимаешь, что не во всяком борделе можно заикнуться о подобных развлечениях?
- Прости, я только хотел доставить тебе удовольствие, - тихо прошептал Валентин, бережно целуя бедра Олененка. – Я не знал, что тебе это будет неприятно.
- Мне приятно, Валентин. – Арно лег на бок и посмотрел в глаза. – Мне очень приятно, но… то, что это делаешь ты… Я хочу сказать, что куда более невинные ласки тебя пугают, а тут…
- Мне приятно прикасаться к тебе – везде. Мне приятно целовать тебя – везде. Ты красивый – везде. Если тебе не понравилось, я больше никогда не сделаю так. Но если все, что тебя останавливает – это соображения приличия, я прошу, позволь мне продолжить. Ведь я сам это предложил, ты ни к чему меня не принуждаешь.
- Ты безумец, мой герцог.
Арно поцеловал руку Валентина и встал на четвереньки, прогнувшись и пошире разведя бедра.
Валентин снова вернулся к исследованиям. Легко подул на пульсирующую дырочку, полизал вокруг и медленно погрузил язык внутрь, лаская горячую тесную плоть. Немного поиграв, то засовывая язык как можно глубже, то высвобождая его, Валентин прикусил разнеженную кожицу и двинулся ниже.
Увлажнив гладкую и блестящую промежность языком, Валентин зацеловала ее. Потом обласкал яички, поочередно втягивая в рот и посасывая, оглаживая расслабленным языком. Непрерывные стоны Олененка подсказывали, что он на верном пути.
Просунув руку между ног Арно, Валентин погладил его набухший клинок. Головка была влажной от выступившего семени и было понятно, что долго любовнику не продержаться. Повинуясь неожиданному порыву, Валентин оттянул член назад, просунул его между бедер и тесно прижал к промежности, так, что налитая головка оказалась напротив расслабленной дырочки любимого.
- Ты… с ума… сошел?.. – кажется, воздуха Савиньяку не хватало.
- Тебе больно?
- Нет…
- Ты позволишь?
- Да…
Валентин наклонился и заласкал языком головку, то и дело соскальзывая к анусу и водя по нему клинком. Собирать капли семени и тут же, на кончике языка переносить их в горячую дырочку оказалось неожиданно увлекательно и Валентин удвоил усилия, жадно целуя и вылизывая все, до чего мог дотянуться.
Сколько продолжалось это безумие – минуты или часы, он не знал, в себя его привел вскрик Арно.
- Валентин, хватит!
Отпустив возлюбленного, Придд сел на краю постели, наблюдая, как Сэ переворачивается на спину и начинает неистово ласкать себя, широко раскинув ноги. Развязка наступила быстро и была очень бурной. Все тело Савиньяка выкрутила судорога, заставив его выгнуться от макушки до пяток, клинок, чуть дернувшись, залил семенем его живот и руку.
Нежно поглаживая и шепча что-то ласковое, Валентин дождался, когда любимый успокоится и склонился к его животу, собирая драгоценную влагу, после чего облизал руку и член Арно.
- Ты сумасшедший, ты это знаешь? – Олененок наблюдал за ним, полузакрыв глаза. – Я даже в самых разнузданных фантазиях не смог бы представить, как такое тебе предлагаю, не говоря уж о том, чтобы ты согласился.
- Я ведь говорил тебе, что для меня важно твое удовольствие. Для меня нет запретов в том, чтобы сделать тебя счастливым.
- А вот теперь я чувствую себя как очень паршивый муж, который требует от жены исполнения супружеского долга, когда ему вздумается, но не заботится о ее удовлетворении.
- Это не так, Арно. Я вижу твое наслаждение и это бесценно. А то, что это удовольствие тебе смог доставить я, дарит мне покой и умиротворение. Мне хорошо с тобой, любимый.
- Как ты думаешь, однажды мы сможем полноценно заняться любовью? – Савиньяк потянулся и выбрался из постели, направившись к столу.
- Я надеюсь, Арно.
- Знаешь, мне в голову пришла идея. Ты говорил, что тебе приятно доставлять мне удовольствие, так?
- Да.
- И что тебе приятно на меня смотреть?
- Приятно.
- Тогда, может быть, ты разденешься для меня? Обещаю, приставать не буду, могу даже близко не подходить. Я просто точно так же, как и ты, хочу насладиться твоим телом. Ты тоже очень красивый.
Валентин помедлил, но внутреннего протеста слова Савиньяка не вызвали. Улыбнувшись, он быстро снял панталоны и чулки и взялся за завязки подштанников.
- Арно.
- М-м-м?
- Ты хотел увидеть – смотри.
Валентин замер посреди комнаты, давая возлюбленному возможность рассмотреть себя. Он никогда не считал свое тело совершенным, а рядом с Олененком таким мыслям и вовсе было неоткуда взяться, но и стыдиться ему было нечего – физических недостатков у него не было.
Такой же обнаженный Савиньяк медленно повернулся от стола, держа в одной руке кубок с вином, а в другой – спелое яблоко.
Валентин не понял вначале, чем его так привлек плод, но оторвать от него взгляд было невозможно. Глянцевые бока мягко сияли, отражая свет свечей, карминная кожица скрывала сочную сладкую мякоть, но почему-то это вызывало парализующий страх, чувство вины, беспомощности и непонимания.
Окончание в комментариях
Вопрос: Понравился фик?
| 1. Да | 0 | (0%) | |
| 2. Нет | 0 | (0%) | |
| 3. Ничего так, но можно бы и лучше | 0 | (0%) | |
| 4. Пиши еще! | 1 | (100%) | |
| 5. Под пиво сойдет | 0 | (0%) | |
| Всего: | 1 Всего проголосовало: 1 |
||
@темы: ОЭ, фанфики, приддоньяк
