Возрождение

[НеЛюбопытное созданье]

Название: Возрождение
Автор: НеЛюбопытное созданье
Категория: Слэш
Пейринг: Арно Савиньяк/Валентин Придд
Рейтинг: NC-17
Жанр: angst, hurt/comfort, established relationship.
Размер: Мини
Статус: Закончен
Дисклеймер: Ни на что не претендую, играюсь
Примечание:
1. Однажды я задалась вопросом: "А способна ли я, в принципе, написать высокорейтинговый фик?". Придумать-то не проблема - проблема это красиво и "вкусно" описать. Смею надеяться, у меня получилось.
2. Разговор, в котором барон Райнштайнер расспрашивал Арно, Валентина и близнецов и сообщил правду о преступлениях Окделла, с которого, собственно, все и началось, состоялся 21 Летних Скал (3 дня до конца месяца), а 15 Летних Волн в бою на Мельниковом лугу пропал Арно. Учитывая, что между этим событиями был еще месяц Летних Ветров, на то, чтобы подружиться, влюбиться, объясниться и едва не поссориться у них было 42 дня.
3. Никс – в германской мифологии один из водных духов. Потому Валентин так пони и назвал: ведь Придда – это «отражение» Германии.
4. Чубарый – светлый в темных пятнах и чулочках. Окрас, в общем, напоминает далматинца (за исключением чулок).
5. Как-то натолкнулась на высказывание (сейчас уже и вспомню, где) что в каноне персонажи употребляют слово «клинок», обсуждая свои (и чужие) интимные «подробности». Хорошо легло на этот текст.
6. Вся ситуация рассматривается с точки зрения Валентина, поэтому стиль изложения может быть несколько витиеват.

1

Валентин переложил путевые листы в крайнюю стопку, куда складывал те документы, работа с которыми была завершена. Лежащая перед ним карта был закончена, оставалось нанести буквально пару линий, но полковник не спешил с этим. Он уже разобрал все рапорты от своих подчиненных и наложил резолюции, составил отчеты для Ариго и Райнштайнера, подготовил запрос для полкового интенданта. Приказы и отчеты расторопный адъютант уже унес, осталась только карта. Стоит нанести эти линии – и можно уходить. Но тогда он лишится такого удобного наблюдательного поста – окна библиотеки ратуши, где он устроился с документами, выходили аккурат на домик, в котором обосновался Проэмперадор Севера, маршал Савиньяк. Сам Лионель был полковнику не нужен, но вот засевший в апартаментах старшего брата виконт Сэ… Олененок совершенно точно еще не выходил: во-первых, тихо это сделать было бы проблематично, хоть кто-нибудь, да окликнул бы блудного теньента, во-вторых, вороной Кан нахально приставал к серому маршальскому Грато, а тот пока терпел, но видно было, что если «младший» в ближайшее время не уймется, то не избежать ему трепки, несмотря на то, что выросли в одной конюшне.
Валентин снова сделал вид, что полностью сосредоточен на карте, благо, его репутация не позволила бы усомниться в том, что он действительно работает, а не дремлет с открытыми глазами. Итак, как только Арно выйдет, он выведет последнюю линию и отдаст карту одному из порученцев, устроивших посиделки в соседней комнате. Грифели и перья уже сложены, так что останется только закрутить крышку чернильницы и положить последний грифель в набор. После этого по лестнице вниз, к двери – и за углом дома можно будет «совершенно случайно» столкнуться с Арно.
Они не виделись с самой ночи перед боем на Мельниковом лугу, когда расстались, едва не поссорившись, взъерошенные и ошарашенные.

Кто мог подумать, что демонстративная неприязнь Арно будет не вечной? Той летней ночью, возвращаясь с очной ставки, устроенной бергерским бароном, Валентин, неожиданно для самого себя пригласил Арно – и тот согласился. Неторопливо смакуя «Змеиную кровь», перебирая общие воспоминания и удивляясь тому, как, казалось бы, незначительные детали все меняют, они учились говорить друг с другом, слушать и слышать. Они говорили всю ночь и не могли оторваться друг от друга, уже почти расставшись, вспоминали что-то ужасно важное и разговор вспыхивал с новой силой, а потом, как-то очень быстро за пологом палатки заалела заря.
Совместное фехтование, проминание лошадей, дружеские посиделки – они не заметил, когда это переросло в нечто большее. Просто однажды ночью, уже собравшись уходить, Арно, до этого несколько раз порывавшийся что-то сказать и осекавшийся в начале фразы, резко развернулся и поцеловал его. Ощущение горячих нежных губ, ласкающих его собственные, ошеломило. Не встречая сопротивления, Арно осмелел и обнял, осторожно вплетая пальцы в волосы, целуя глубже и настойчивее, соскальзывая на шею. Впрочем, он быстро отстранился и с тревогой заглянул в глаза, что-то спрашивая. А Валентин не слышал – в ушах шумела кровь, тело словно застыло, сердце билось, кажется, в горле.
Нельзя сказать, что произошедшее вызвало в нем отвращение: Олененок давно нравился ему и порой Валентин ловил себя на мысли, что хочет подарить несносному виконту букет цветов – непременно полевых и собранных собственноручно. Или сплести из этих же цветов пышный венок и примять им растрепанные солнечные кудри. А возвращаясь поздно вечером вдоль берега реки и глядя на серебристые блики, рассыпанные по водной глади, мечтал, как позовет Арно на прогулку и они до утра буду бродить рука об руку, слушая трели сверчков и глядя на звезды.
Валентин не привык лгать себе и делать вид, что не замечает очевидного. Он влюбился в Савиньяка. В принципе, это открытие ничего не меняло – они общались, шутили и фехтовали, узнавая друг друга все лучше. Рядом с Арно было тепло и солнечно, рядом с ним можно было отпустить себя, не ожидать удара в спину. Валентин тихо радовался про себя, что та ледяная пустота, которая окружала его так долго, заполнилась искрящимся солнечным светом. Вот только ему и в голову не приходило, что подобные чувства могут быть взаимными. Тем более, что даже в своих самых смелых мечтах он не заходил дальше почти невинных поцелуев и объятий, которые уместнее было бы назвать братскими.
В себя он пришел, сидя на походной кровати, а рядом был напряженный Арно, отпаивающий его вином и уже всерьез подумывавший сбегать к лекарям за перьями и настойкой кошачьего корня. Убедившись, что полковник снова слышит и соображает, он выпрямился и сказал, что сожалеет о том, как его поступок отразился на Валентине. Сказал, что пытался сдержать себя, но ничего не вышло и он готов дать любое удовлетворение, раз его любовь стала таким оскорблением.
На протяжении всей этой горячечной тирады герцог со все возрастающим изумлением всматривался в лихорадочно блестящие черные глаза, пытаясь разобраться в себе и в ситуации. Когда на лице Арно проступило выражение напряженного ожидания, он понял, что должен что-то ответить. Но что можно ответить на такое признание? Вернее, понятно – что, но как быть с собственными… особенностями?

Еще до Лаик Валентин понял, что он отличается от всех своих сверстников и от большинства тех, кто был старше. Он мог рассматривать статуи и картины с обнаженной натурой, искренне восхищаясь чистотой линий, талантом мастера, глубиной сюжета. Он мог читать книги, которые общество называло развращенными и непристойными и его волновали фабула, хитросплетения интриг и глубинные причины поступков героев. Он мог слушать самые разнузданные сплетни и наблюдать откровенное соблазнение абсолютно спокойно, размышляя о том, почему не всегда получалось логически проанализировать и спрогнозировать ситуацию.
Но все эти эротические, а порой и порнографические произведения искусства, примеры вольных нравов королевского двора не трогали его. Ни разу Валентин не чувствовал возбуждения от этих игр и не желал познать всепоглощающую страсть. Более того, любые попытки соблазнения, направленные лично на него он либо игнорировал, либо старался переадресовать другому лицу, благо, подходящих повес в Олларии хватало. Так что звание безупречно воспитанной ледяной статуи он получил очень давно.
Однако, было еще кое-что. Справедливости ради стоит отметить, что иногда его тело все же вспоминало о своей мужской сути и юношеской невоздержанности. Каждый из этих случаев бравый полковник вспоминал с содроганием.

Впервые проснувшись в блаженной истоме, покачиваясь на волнах приятных ощущений, Валентин не сразу осознал, что именно произошло. Полежав несколько минут раскинувшись, словно морская звезда, он лениво перекатился на бок и замер, мгновенно оледенев. Постыдное мокрое пятно на подштанниках и все еще полувозбужденный член слишком ясно указывали на то, что послужило причиной такого состояния.
С трудом поборов накатившую панику, юный Спрут выбрался из постели на подгибающихся ногах, ощущая себя олицетворением собственного гербового животного. К счастью, горничная с вечера оставила за ширмой целый кувшин с водой для умывания и решение пришло почти мгновенно. Валентин быстро обтерся влажной губкой, поминутно вздрагивая от мысли, что в его покои зайдут и застанут в таком виде. Или начнут расспрашивать, почему он вздумал омываться прямо в спальне, игнорируя купальню. Холодная вода и страх стерли остатки возбуждения и Валентин разыскал в гардеробной свежее белье.
К счастью, пятно на подштанниках было невелико и быстро высохло у камина, а на простынях и вовсе ничего не успело отпечататься. Утром он как можно небрежнее приказал служанке унести грязное белье из его покоев и больше не забывать о своих обязанностях.
В следующий раз это произошло уже в Лаик. Проснувшись в испарине, Валентин достаточно быстро сумел стряхнуть оцепенение, вызванное истомой и, поеживаясь, выбраться из постели, впервые благословляя аскезу Загона. Леденящие сквозняки придали бодрости и уняли волнение в крови. Свидетельство несдержанности, как и в первый раз, было невелико и постель не пострадала. Уничтожив все следы преступления, Валентин снова лег жесткий тюфяк, пытаясь отогреться и немного подремать. Ему это вполне удалось, правда, белье пришлось сушить на себе.
После выпуска и поступления в оруженосцы к генералу Рокслею подобные «приступы» случались еще несколько раз, но Валентин уже был готов и теперь, ложась спать, подкладывал в подштанники сложенный в несколько раз носовой платок. Эта нехитрая уловка очень выручала и скрываться стало проще – ведь ничего необычного нет в том, чтобы случайно закапать платок чернилами, или вытереть им шпагу после фехтования, оставляя полосы оружейной смазки и пыли, или промокнуть вино из опрокинутого бокала в таверне, оберегая костюм. Кто будет искать на испорченном клочке батиста тайные следы невоздержанности и аморальных склонностей наследника Дома Волн?
Самый ужасающий случай произошел в Багерлее. Вымотанный многочасовыми допросами и зрелищем пыток старших родичей во главе с отцом, почти оглохший от перепуганных, истерических рыданий матери, Валентин забылся тяжелым, зыбким сном. Муторное понимание того, что это конец и никто не выйдет из зловещего замка живым, что он – следующий в очереди на допросы с пристрастием не отпускало даже в мареве мрачных видений. Наверное, измученное и напуганное тело вопреки рассудку решило доказать, что оно еще живо – или это была просто попытка продолжить себя хотя бы так? Подспудная надежда на то, что его семя выплеснется не втуне, а даст росток новой жизни и Валентин Придд будет жить в ком-то другом? Как бы то ни было, проснулся он от своего крика, содрогаясь всем телом. Каким-то образом в полусне он приспустил панталоны и подштанники и впервые в жизни видел свое естество полностью возбужденным, истекающим семенем. Впервые в жизни он чувствовал, как его тело откликается на самые темные и потаенные желания, извиваясь в неутоленной жажде прикосновений. Впервые в жизни ему было мало одного раза.
Понимая, что его в любой момент могут выдернуть на ночной допрос, Валентин так и не смог до себя дотронуться. Содрогаясь от отвращения, он перевернулся на живот, подсунул тощую тюремную подушку под бедра и неловко дернулся вперед. Стараясь не думать о том, как жалко и нелепо он выглядит со стороны, Валентин терся о подушку, с отчаянием понимая, что отдающиеся во всем теле ощущения никак нельзя назвать неприятными.
Все закончилось очень быстро – видимо, сказалось то, что он не умел себя сдерживать в постели и то, что это был второй раз за ночь. В камере не было ни кувшина с водой, ни салфетки, так что Валентин кое-как размазал следы серой от пота и грязи рубашкой. Оставшиеся несколько дней он спал беспокойно, то и дело просыпаясь и понимая, что словно весенний кот трется лицом о подушку, облегчившую его терзания, вжимаясь до того, что невозможно было сделать ни одного вдоха.
Единственным положительным моментом существования в опоганенной Ракане была нечеловеческая усталость, вкупе с отвратительным самочувствием и постоянной готовностью отразить удар и ударить самому, полностью исключившая возможность позорного пробуждения. Валентин не был уверен, что сможет смириться с собственным моральным уродством, если такое произойдет с ним в герцогской – отцовской! – спальне.
После прибытия в армию, где нужно было ежедневно доказывать, чего он стоит на самом деле, попутно совершенствуя фехтовальные навыки, изучая ремесло фульгатов и отвечая на нападки Сэ, подобные нездоровые желания оставили его и Валентин понадеялся, что физические нагрузки, свежий воздух и общество военных, не привыкших ходить вокруг да около и выискивать двойное дно, исцелят его.
И вот теперь это «исцеление» может оказаться неуместным.
Валентин никогда не был ханжой, он знал, что происходит между мужчиной и женщиной, что иногда в роли женщины может выступать другой мужчина и что люди могут получают удовольствие наедине с собой. Он понимал и принимал это, раз и навсегда сказав себе, что чужая личная жизнь его никоим образом не касается, а если кому-то хорошо, то кто он такой, чтобы осуждать.
Лишь для себя Валентин не допускал возможности таких отношений. Почему-то сама мысль о том, что другой человек прикоснется к нему, более того, к его постыдным местам и потребует ответных прикосновений, вводила Валентина в ступор.

Впервые в жизни острый на язык Зараза не знал, что сказать. Он понимал, что Арно не удовлетворится жалким подобием отношений, на которые он бы способен, но мысль, что едва обретя счастье и любовь, он должен от них отказаться, вызывала физическую боль. И как сказать «нет», когда в черных глазах бушует такой пожар?
С трудом подбирая слова, едва ли не заикаясь, Валентин ответил, что тоже любит, но никогда не сможет дать виконту то, чего тот желает и чего заслуживает, а потому Савиньяку лучше поскорее забыть о нем и обратить свое внимание на более достойных.
Услышав это, тот отпрянул, словно от прокаженного. Валентин не думал, что еще когда-либо увидит этот взгляд – так смотрел на него Арно совсем еще недавно, а кажется, в прошлой жизни, когда еще называла предателем и трусом. Что ж, он это заслужил – предал чувства Олененка и свои собственные. Но ведь так будет лучше? Задыхаясь от ярости, Арно почти выплюнул, что обойдется без подачек, не нужно выискивать лживые доводы, достойные лишь экзальтированных девиц, начитавшихся романов.
Нужно было пройти через это, принять гнев и боль возлюбленного и отпустить его. Но одна лишь мысль о том, что больше никогда Арно не посмотрит на него, не заговорит, что не будет перепалок на фехтовальной площадке и уютного молчания за бутылкой Крови, что снова он останется один в своем ледяном одиночестве, лишила воли и разума. Валентин бросился вперед, прильнул к растерявшемуся теньенту и неловко поцеловал.
Вмиг растерявший весь запал Арно осторожно обнял его, поглаживая плечи и перебирая волосы. Валентин уткнулся лицом в обтянутое мундиром плечо, млея от непривычной, но такой нужной ласки. Не сопротивляясь, позволил увлечь себя к кровати, слепо доверяя рукам и шепоту, что все будет хорошо и что Арно о нем позаботится.
Он не знал, сколько времени они просидели так, сплетясь в объятиях, наощупь исследуя лица друг друга кончиками пальцев, отрываясь от поцелуев только чтобы глотнуть воздуха. Рассвет они встретили вместе – Арно заснул в его постели, держа Валентина в объятиях, не отпуская даже во сне.

Счастливые дни летели, словно лепестки вишни, сорванные ветром – только что буйствовала вокруг теплая шелковистая метель и вот ее частички уже устилают землю, путаются в густой траве или медленно плывут по поверхности пруда, откуда им уже не подняться. При свете солнца они были прежними – неожиданно сдружившимися однокорытниками, проводящими время вместе, вот только теперь к шумным или церемонным приветствиям, разговорам и тренировкам примешивались быстрые взгляды украдкой, почти случайные касания, невесомые поцелуи, которые Сэ ухитрялся срывать с губ полковника едва ли не у всех на виду. А когда на небе начинала властвовать луна, они встречались в палатке Валентина, ставшей их маленьким убежищем. Как и раньше, были разговоры и вино, только теперь разговоры то и дело прерывались поцелуями, а вино они пили из одного кубка. Арно устраивался поудобнее на кровати и притягивал его к себе, лаская и нежа в объятиях.
Валентин был благодарен Арно за то, что тот не форсирует события, видимо, помня о реакции на самый первый поцелуй. Сам он не возражал, чтобы возлюбленный получал удовольствие, но не знал, как сказать это. За них все решил случай.
Несколько раз Арно, распаленный объятиями, не выдерживал и принимался неистово ласкать себя, жадно целуя Валентина. Увидев это впервые, Придд замер и едва не забыл, что нужно дышать, настолько красивым был Олененок.

Арно застонал и вывернулся из объятий, почти сдирая с себя рубашку и сражаясь с ремнем. Валентин опустился на колени и аккуратно стянул с него сапоги и чулки, помог снять панталоны и белье, подсунул под спину любимому подушку и тихонько опустился на кровать в изножии. Возбужденный Олененок разметался по его постели, лихорадочно поглаживая все свое тело – руки то щипали соски, то сжимали налившийся кровью член. Жемчужные зубы прикусили алые губы, пухлые от природы, а после жадных поцелуев словно бы ставших еще ярче и соблазнительнее. Золотистые пряди разметались по широким плечам, липли ко лбу, лезли в глаза. Звездно-черные бездны неистово сверкали, из груди вырывались низкие протяжные стоны. Ни одно произведение искусства не могло сравниться с телом Савиньяка – соразмеренное, пропорциональное, великолепно сложенное и тренированное, оно было живым и горячим. По бархатистой коже плясали отблески пламени свечи и жаровни, превращая человека в комок первородного ало-золотого пламени.
Не в силах дольше терпеть собственные дразнящие прикосновения, Арно сосредоточился на своем клинке, сжимая его, лаская то неистово, то томно. Мерные движения вверх и вниз завораживали и Валентин не заметил, что все ниже склоняется к паху любимого. Когда на головке выступила жемчужная капелька, он замер, настороженно ловя ноздрями такой знакомый и незнакомый одновременно пряный запах. Желание наклониться и коснуться губами было столь неожиданным, что Валентин отшатнулся и посмотрел в лицо Арно. Тот, полузакрыв глаза, все же не сводил с него горящего взгляда. Оторваться от этого зрелища было совершенно невозможно, было жизненно необходимо видеть всего Савиньяка и Валентин так и остался сидеть, лишь осторожно протянул руку, снимая пальцами теплую капельку. Головка оказалась гладкой и скользкой, а кожа ниже – бархатистой.
Валентин поднес свои пальцы к губам, принюхиваясь в раздумьях. Глаза Арно расширились, теперь он не отводил взгляда. Чуть посидев вот так, он задумчиво слизнул, узнавая любимого на вкус. Похоже, это зрелище как-то повлияло на Сэ – он излился почти сразу же после этого, а потом признался, что в его жизни еще не было столь сильного оргазма.

Это повторялось еще несколько раз: Арно распалялся и, раздевшись донага, ласкал себя, доводя до пика, а Валентин смотрел, едва дыша от восхищения и любви. Ни одно зрелище этого мира не могло быть более совершенным и завораживающим, чем Олененок в любовном экстазе. Для него не было запретов, он не привык смущаться. Казалось, неприкрытый восторг Валентина подстегивал его желание и его наслаждение. Иногда Валентин сам не замечал, как начинал ласкать Арно. Нет, он не пытался перехватить инициативу или разделить любовную игру на двоих. Его прикосновения были полны нежности и благоговения, он самому себе напоминал вдохновенного жреца, возносящего молитву божеству, он касался тела возлюбленного так, словно это были святые дары и хрупкое произведение искусства одновременно. Умом понимая, что Арно не сможет долго довольствоваться этим, Валентин не мог предложить иного. Он любил, боготворил и готов был сделать для любимого все, но разделить его страсть был не в состоянии. Самым ярким проявлением его сексуальности был тот раз, когда он, легко поглаживая все тело Арно, полусидевшего на постели, лег рядом, положив голову ему на ногу, осторожно прикасаясь к бедрам и животу и целуя руку, которой Олененок ласкал свой клинок. Дождавшись, когда любимый кончит, он поднес его ладонь к губам и вылизал, лаская языком каждую линию, каждую складочку кожи, а потом поцелуями собрал капли семени с его живота.

Валентин тяжело вздохнул и помассировал переносицу тонкими пальцами, пытаясь прогнать накопившуюся усталость. Ожидание затягивалось, но он был полон решимости дождаться Арно и внести ясность в их отношения. Как же глупо все тогда получилось!

В ночь перед боем на Мельниковом лугу Арно пришел к нему расхристанный и чуть пьяный. Видимо, вино изрядно поколебало выдержку виконта, а может, он просто устал ждать непонятно чего. Быстро возбудившись, он притянул Валентина к себе и начал медленно раздевать. Полковник не сопротивлялся – вся сила воли уходила на то, чтобы не запаниковать. Ощутив легкое дуновение летнего ветерка на коже, он судорожно вцепился в плечи любимого, пытаясь найти опору в мире, где не было никаких ориентиров. Надо отдать должное Савиньяку – он был очень терпелив, особенно для мужчины, остро нуждающегося в разрядке. Привычно рассыпав огненные поцелуи по лицу, шее и плечам, Арно двинулся ниже, одновременно распутывая завязки на панталонах любовника.
Валентин внутренне сжался, чтобы не начать вырываться и не оттолкнуть Арно. Он сам толком не понимал, что чувствует и что с ним происходит. Если бы Олененок потребовал полноценного соития, но без ласк, он не возразил бы ни словом, ни жестом, но эти нежные и нетерпеливые прикосновения пугали до одури.
Арно довольно быстро заметил, что реакция на его прикосновения далека от предполагаемой и отстранился. Усадил Валентина на постель, плеснул им обоим вина и зло поинтересовался, что происходит. Наверное, он пытался скрыть свое разочарование, но в голосе все равно было слышно раздражение, заставившее Валентина сжаться еще больше. Он так и не смог ничего внятно объяснить и, отчаявшись, предложил Арно: «Ты можешь просто взять меня».
Реакция последовала незамедлительно. Олененок на несколько мгновений словно окаменел, не веря ушам, а потом взорвался. Он рычал, что не нужно изображать жертву насилия, что если его общество и такие отношения не устраивают сиятельного герцога, то можно было прямо сказать об этом, не устраивая гайифские мистерии и что прозвище Зараза полковник оправдывает полностью, только почему-то каждый раз, называя его так, забывают добавить «ледяная».
Оглушенный Валентин молча следил за мечущимся, словно хищник в клетке, возлюбленным, а когда понял, что тот сейчас уйдет и вряд ли еще вернется, вскочил и перехватил его у полога палатки. Выучка капрала Кроунера дала о себе знать, он легко заломил Арно руку за спину, не причиняя, впрочем, боли, несколькими четкими движениям распустил шнуровку на оленьих панталонах, сдернул их до колен и толкнул Арно на кровать. По всей видимости, столь резкий переход от «жертвы» к «завоевателю» сбил Олененка с толку, что дало Валентину возможность полностью раздеть любовника, резко раздвинуть ему ноги и опуститься перед ним на колени.
Кстати вспомнился визит в бордель, за загулявшим капитаном, срочно потребовавшимся генералу Ариго и которого не могли разыскать по всему лагерю. Валентин, узнав от дозорных, куда подевался искомый офицер, не колеблясь, отправился следом. В заведении хозяйка пыталась было предложить ему услуги своих подопечных, но они не вызвали в полковнике ничего, кроме брезгливости – здесь не было никого, кто мог удовлетворить хотя бы его эстетическим запросам, не говоря уж о том, чтобы заинтересовать настолько, что Придд согласился бы терпеть прикосновения.
Коротко пообещав даме, что ни один из офицеров Западной армии больше не появится на пороге ее заведения и ей и ее девочкам придется осваивать другие способы заработка, если она немедленно не укажет, в каком из номеров находится нужный ему человек, Валентин своего добился. На предложение сопровождать довольно едко заметил, что постарается не заблудиться и поднялся на второй этаж.
Капитан нашелся в первом же номере. Он раскинулся в кресле, а раскрасневшаяся девица, стоя перед ним на коленях, ублажала щедрого офицера ртом. Нимало не смущаясь, Валентин вошел и сообщил, что генерал Ариго желает видеть своего подчиненного. Вначале тот попытался возмущаться и даже пообещал спустить полковника с лестницы, но быстро смолк, едва только Придд поинтересовался, следует ли именно это передать генералу и командору Райнштайнеру, так же имеющему к капитану несколько вопросов.
Глядя на недовольного офицера, в ходе перепалки не потерявшего «боевого задора», Валентин вдруг почувствовал укол совести, словно бы он, не имея возможности испытать подобное, лишает радостей жизни окружающих. Заколебавшись, он не знал, что предпринять, а разум подсказывал, что из-за такого пустяка не стоит наживать врага, тем более, что в глазах капитана и его друзей это будет выглядеть именно мелкой подлостью, а не стремлением как можно лучше выполнить приказ.
Коротко попросив девицу поторопиться и сказав капитану, что подождет его, Валентин вышел. В том борделе двери в номера располагались в нишах, занавешенных и со стороны комнаты, и со стороны коридора, чтобы, даже не входя внутрь, можно было понять, что номер уже занят и поискать себе другой. Оставшись за портьерой, полковник получил возможность наблюдать. Девица очень старалась, чтобы не задержать клиента, но успеть запомниться своим мастерством. Полковник, ранее не представлявший, что любовные игры могут быть настолько разнообразными, сам не зная, зачем, запоминал все увиденное и едва не пропустил момент, когда нужно тихо удалиться и дождаться капитана на лестнице.
И вот настало время, когда и эти, случайно полученные и, казалось бы, бесполезные знания, пригодились.
Налившийся кровью клинок чуть подрагивал, требуя ласк, гладкая головка, блестящая от выступившей влаги и перевитый вздувшимися венами ствол снова заворожили Валентина. Как во сне он протянул руку и погладил, словно приручая маленького зверька. Ощущение упругого бархатистого тепла под пальцами, нежная персиковая кожа, мускусный запах – все манило и жаждало внимания. Валентин, чуть сжав пальцы, двинул рукой вверх-вниз, знакомясь с новыми ощущениями. Резкий выдох сквозь сжатые зубы и вцепившиеся в плечи сильные пальцы дали понять, что он на верном пути. Вспомнив самый первый раз, когда Арно излился при нем, Валентин наклонился и решительно коснулся головки губами. Солоноватый вкус, в котором угадывались винные нотки, оказался неожиданно манящим и он продолжил исследования. Нежно поцеловал головку, погладил ее языком, слизнул выступившие капли. Короткая судорога и тихий стон были ответом. Потолкавшись напряженным языком в дырочку, Валентин стал спускаться ниже.
Обвел языком корону, поцеловал уздечку и проложил дорожку поцелуев до основания. Нежно лизнул корень члена и зацеловал тоненькую кожицу мошонки, пощипывая губами, подстегиваемый уже непрерывными стонами Савиньяка. Облизал яички и поочередно втянул их в рот, ласково посасывая, нежа языком, а потом откинул назад голову, давая им медленно выскользнуть, слегка сжимая напряженными губами. Не ожидавший такого напора Арно откинулся на постель, стискивая одеяло и шире раздвинул бедра.
Благодарно поцеловав низ живота любимого, ощущая напряжение мышц, Валентин вернулся к его клинку. Нежная кожа, напоминавшая наощупь тончайшую замшу, самый дорогой бархат, легко сдвигалась под его прикосновениями и он немного поиграл, водя рукой, любуясь образующимися складочками, а потом снова обхватил губами головку и легко заскользил головой вверх и вниз, сжимая губы и касаясь языком складочек и вен. Рукам он в то же время массировал поджавшиеся яички и основание клинка Арно. Долго выносить такой напор у Савиньяка не получилось. Как-то очень по-детски всхлипнув, он оттолкнул голову Валентина, выгнулся всем телом и излился.
Уже не в первый раз Валентин видел наивысшую точку блаженства Олененка и каждый раз это зрелище приводило его на грань восторга и почти религиозного экстаза, словно он становился свидетелем чуда. Дождавшись, когда утихнут судороги наслаждения, он нежно облизал начинающий обмякать клинок и покрыл поцелуями бедра и живот Арно, собирая его семя. Он сам для себя не мог объяснить, что им движет, наверное, хотел хотя бы так слиться с возлюбленным, присвоит частичку его существа.
Немного придя в себя, Арно приподнялся и притянул его к себе на колени, благодарно целуя и поглаживая. Поначалу Валентин расслабился, подумав, что недопонимание успешно разрешено, но стоило Савиньяку начать ласкать его бедра и низ живота, как паника снова подняла голову. Арно, сбитый с толку его метаниями, скомкано попрощался и ушел. Впервые с тех пор, как они начали встречаться, Сэ, придя вечером, не остался на ночь и это, как и его нетерпение в начале встречи ясно дало понять, что отношения зашли в тупик.
А наутро были бой и ураган. Поняв, что теньента нет ни среди вернувшихся, ни в лекарском обозе, ни среди опознанных тел, полковник словно обезумел. В любую свободную минуту он возвращался на свежее болото на месте луга, ставшее братской могилой для сотен друзей и врагов. Несколько раз ему случалось находить еще живых раненых и доставлять в лагерь, но и такое везение не могло длиться вечно.
Столкнувшись с генералом Рейфером, он почти не надеялся, но упускать малейшую возможность было не в его правилах. Повлиял ли тот разговор на исход дела или спасение Сэ – целиком заслуга его старшего брата, договорившегося с гаунасским медведем, неизвестно, но выматывающему ожиданию пришел конец.

Внизу хлопнула дверь, вырывая полковника из раздумий. Бросив быстрый взгляд в окно, Валентин убедился, что «засада» была не бесполезной. Недрогнувшей рукой проведя последнюю черту в карте и убрав письменные принадлежности на место, он отдал карту порученцу и спустился вниз, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не сорваться на бег.
Уже подходя к углу дома, он неожиданно подумал, что Арно может быть и не рад встрече. В конце концов, в плену у него не было возможностей упражняться со шпагой или каким-то образом занимать себя, следовательно, времени для размышлений было более, чем достаточно.
Как бы то ни было, этот разговор необходим. Даже если виконт заявит, что между ними все кончено, он все равно будет любить своего Олененка. Все просто вернется к тому, с чего началось, ведь у Савиньяка нет оснований лишать его своей дружбы. Разве что будет не хватать его объятий и поцелуев, но любимый заслуживает полноценных отношений, а он должен уважать выбор друга и возлюбленного, как бы тяжело ему не было.

Остановившись в нескольких шагах, Валентин невольно залюбовался. Арно уговаривал Кана не вредничать, рассказывая, каким немыслимым пыткам подвергся только что, одновременно задабривая его сахаром. Что верно, то верно – письма, равно как и рапорты и отчеты всегда наводили на деятельного виконта тоску. Теперь понятно, почему он просидел так долго – сведения, которые могли быть известны Сэ, Лионель, скорее всего, давно получил из других источников, следовательно, все время ушло на воспитательную беседу и литературные упражнения.
Похоже, вороной так же был в курсе проблемы, а может, маршальский жеребец напомнил о субординации, заставив смирить норов, но Кан схрумкал предложенное и толкнулся головой в плечо теньента (а если верить «разведданным» из штаба, то в скором времени – капитана), утешая. Арно рассмеялся и потрепал любимца по лоснящейся шее, перебирая гриву.
Валентин замер. Так же Арно запускал пальцы и в его волосы, притягивая к себе для поцелуя. Неужели все, что ему останется – это воспоминания? И каждый раз, видя самые простые и невинные движения любимого, он будет вспоминать такое короткое счастье?
Впрочем, впасть в отчаяние он не успел – Арно повернулся, ловя повод разыгравшегося жеребца и заметил его. И в тот же миг словно солнце вышло из-за туч, так радостно и открыто улыбался Олененок.
- Валентин, ты цел! Как же я рад тебя видеть, Зараза ты эдакая! – крепкие объятия и смеющиеся глаза дарили надежду. – Ты не представляешь, через что мне пришлось пройти.
- Представляю – ты очень громко излагал историю своих злоключений Кану. Он, конечно же, благодарный слушатель, но полагаю, лучше будет отвести его в конюшню, а тебя – в расположение частей. Тебе ведь еще не выделили место?
- Нет, расквартироваться я не успел. Думаю, соваться с этим к Ариго или попытать счастья самому.
- Генерал Ариго будет занят допоздна. Мне выделили достаточно просторную комнату, если ты не против, можешь остаться на ночь у меня, а завтра уже решить вопрос с постоянным ночлегом.
Согласится или нет? А если откажется – будет ли это означать и отказ от него, от Валентина? В конце концов, он может просто устать, желать побыть в одиночестве. Или наоборот, отпраздновать в кругу друзей возвращение.
- О, отличная мысль! У тебя обычно тихо и искать меня у тебя если и сообразят, то не сразу. А ты уверен? Если я тебе помешаю…
- Уверен, как никогда. – Глаза в глаза, чтобы не оставалось ни малейших сомнений в том, что он говорит не только о ночлеге. – Идем?
- Так точно, господин полковник.

- Господин полковник Придд, теньент Сэ прибыл во временное расположение части. Разрешите войти и разместиться? – Арно, дурачась, вытянулся во фрунт и изобразил служебное рвение.
- Располагайтесь, теньент. – Чуть улыбнуться, давая понять, что оценил шутку, закрыть дверь, отсекая всех от их маленького мира и шагнуть вперед. – Здравствуй, Арно.
Олененок фыркнул, тряхнул влажными кудрями – вот почему так долго, не просто жеребца в конюшне устраивал, но и на речку сбегать успел – и притянул его к себе, целуя, обнимая, прижимаясь всем телом.
От облегчения захотелось смеяться и плакать одновременно. Ему все-таки дали еще один шанс! Все это время он раздумывал, искал причину, пытался придумать способ, который позволил бы им быть вместе. Валентин не надеялся, что сможет разделить страсть Арно, но было бы замечательно перестать так странно реагировать на его ласки, перестать невольно отталкивать возлюбленного.
- Я распорядился насчет ужина. Приема, который был бы устроен в твою честь в Васспарде, не обещаю, но есть недурная баранина с тушеными овощами и фаршированные перепела. Я помню о твоей любви к белому вину, но заказанные «Слезы возлюбленной» еще не привезли. Возможно, ты согласишься на «Рыцарскую кровь»? Она мягче на вкус, чем «Змеиная», не такая терпкая и меньше горчит.
- Ты заказал для меня «Слезы возлюбленной»?
- А ты их не пьешь?
- Пью. Просто не ожидал от тебя такой заботы после… всего, что было.
- Арно, я очень виноват…
- Не смей! Виноват я. Я обещал, что позабочусь о тебе и начал принуждать, а потом еще и одного бросил.
- Арно…
- Этого больше не повторится, Валентин. Я обещаю. – Яркие глаза, напоминавшие о ночном небе, смотрели, казалось, прямо в душу. – Давай ужинать – я голоден, как ызарг.

Ужин и разговоры, вино из одного кубка… Еще вчера Валентину казалось, что все это навсегда осталось в прошлом, что лишь окунувшись в воспоминания, он сможет вновь испытать это.
Арно был внимателен и нежен, словно Валентин был его невинной невестой, а не любовником, пусть и с достаточно небольшим и специфическим опытом. Это радовало и пугало, давало отсрочку, но Валентин не хотел ею пользоваться – в прошлый раз он и так тянул до последнего, едва не потеряв возлюбленного. Лучше сразу дать понять, что он согласен на полноценные отношения и не нужно оттягивать неприятный момент.
- Арно, я должен тебе сказать… Я был неправ. Прости, я не должен был так долго отказывать тебе в… близости. Я сказал, что люблю тебя и согласился быть твоим, значит, должен был и…
- Прекрати. – Арно чуть встряхнул его за плечи, а потом привлек к себе. – Никогда так не говори. Все эти рассуждения о долгах – разве мы в лавке ростовщика? Я видел, с самого начала, как тяжело тебе выносить мои прикосновения, но не в силах был от тебя отказаться.
Я много думал, Валентин. Что я сделал не так? Я не могу понять, где ошибка. Если ты не любишь меня, то почему ты согласился? Но ты говоришь, что тоже любишь.
Тебе неприятно, что именно я претендую на место в твоем сердце и постели или тебе вообще неприятны мужчины? Я почти готов поверить в это, ведь твое тело никогда не откликалось на мою страсть, но как тогда объяснить ночь перед боем?
Или… Прости, я не хочу тебя оскорбить, но…
- Нет. – Валентин встал и прошелся по комнате, не зная, как объяснить то, что сам никак не мог понять. – Это трудно, Арно. И это очень долгий разговор.
- А я не тороплюсь. Я должен был с самого начала тебя расспросить, но понадеялся, что это у тебя временное явление, что тебе нужно просто привыкнуть к тому, что у тебя вместо любовницы – любовник и что это я. Я ошибался. Но я тебя люблю, Валентин, и дорожу нашими отношениям – и любовными, и дружескими. Поэтому мы сначала все выясним, а потом уже будем думать, как нам быть дальше.
На лице Арно была написана такая решимость и убежденность в собственной правоте, что любые отговорки были бесполезны. Наверное, он прав, нельзя лгать друг другу, особенно в их случае. Что ж, Олененок хочет объяснений – прекрасно. Осталось только их найти.
- Арно, у меня нет готовых ответов. – Вот так, виконт, и полковник Зараза не всеведущ и не всегда имеет несколько планов про запас. – Я сам долго размышлял, искал и не находил их. Я постараюсь рассказать тебе, что я чувствую, что думаю, а ты решишь, нужен ли тебе полусумасшедший любовник.
Жестом остановив собравшегося возразить Савиньяка, Валентин отпил вина, поставил кубок на стол, так, чтобы дотянуться могли оба и присел на низкий подоконник.
- Я понял, что ты имел виду, говоря, что не хочешь оскорбить меня. В физическом плане я здоров и способен испытывать возбуждение, по крайней мере, у меня, можно сказать, были прецеденты. Проблема в другом, Арно.
Я не получаю от этого ни малейшего удовольствия, более того, подобные случаи неизменно приводили меня в ужас и моральное неприятие происходящего, отвращение, которое я испытывал при этом, полностью заглушали приятные ощущения, если они вообще были.
- Тебе попадались настолько неумелые любовницы?
Валентин чуть помедлил. Наверное, его откровения станут для Олененка шоком, но дальше оттягивать неизбежное бессмысленно, тем более, что он уже начал говорить.
- Ты первый.
- Что?!
- У меня никого до тебя не было, Арно, ни женщины, ни мужчины. Говоря о случаях возбуждения и разрядки, я имел в виду…
- Самоудовлетворение? – подсказал Сэ.
- Нет. Полагаю, у тебя тоже бывали случаи ночных… э-э-э…
- Ты хочешь сказать, что ни разу не занимался ни с кем любовью, что никто тебя даже не ласкал – ведь ты и мне не позволял, не делал этого сам, а весь твой постельный опыт – это несколько семяизвержений во сне?
Точнее и не скажешь. Теперь, когда это произнес Арно, стало окончательно ясно, что с ним что-то не так. Наверное, его все-таки нельзя назвать нормальным человеком, иначе с чего такое изумление, на грани шока, в голосе возлюбленного?
- Да.
- Тогда о каком ужасе и неприятии ты говоришь, Валентин? Это же совершенно естественно!
- Для тебя – возможно. Я попробую описать, что ощущаю, неуверен, что это можно объяснить.
Я не испытываю возбуждения, находясь в сознании, Арно. Я даже специально проверял – то, что вызывает желание у обычных людей: порнографические картины и статуи, романы с откровенными описаниями, даже самые бесстыдные ласки и совокупления – ничто не вызывает во мне отклика. Я испытываю эстетическое наслаждение от созерцания обнаженной натуры и даже от зрелища соития. Я понимаю и принимаю то, что у нормальных людей есть потребности и что, занимаясь любовью, они испытывают наслаждение. Я могу порадоваться за этих людей.
Если говорить не абстрактно, то мне нравится смотреть на тебя. Ты невероятно красив всегда и везде, но особенно в страсти. Я никогда не устану любоваться твоим клинком. Мне нравится прикасаться к тебе, целовать, ласкать. Мне нравится твой запах, вкус твоей кожи, вкус и запах твоего семени. Ты – совершенство.
Я был счастлив той ночью, даря тебе наслаждение. Наверное, я даже смогу получать удовольствие, если ты позволишь мне наблюдать за тобой, когда ты будешь заниматься любовью с кем-то другим. – Увидев, как вскинулся Савиньяк, Валентин поспешил уточнить: - Это всего лишь предположение, Арно. Хотя, с тобой все в порядке и у тебя есть потребности, которые я не могу удовлетворить, так что я не могу препятствовать тебе быть счастливым. Если хочешь, мы можем вместе съездить в бордель, где ты выберешь даму на свой вкус, чтобы она доставила тебе удовольствие, а я буду рядом.
- Еще раз услышу подобный бред, - прошипел Савиньяк, - решу, что ты повредился рассудком. Мало того, что ты сам толкаешь меня к продажным женщинам, ты согласен смотреть, как я тебе изменяю?!
- Прости меня. Я, правда, не хотел тебя обидеть. Но ты же сам видишь, меня сложно назвать полноценным.
Возвращаясь к откровениям – еще мне нравится, когда ты обнимаешь и целуешь меня. Даже легчайшие прикосновения дарят мне такое невероятное ощущении покоя и счастья, что я не могу найти слов, чтобы выразить это.
Однако, если ты пытаешься прикасаться ко мне более откровенно, это меня пугает и вводит в ступор. Я начинаю ощущать себя… грязным. Не из-за тебя, Арно, а из-за себя.
Я долго думал, даже пробовал представить, что мы дошли до полноценного совокупления. Я пришел к выводу, что если ты просто меня возьмешь, без ласк, без нежности, не стремясь удовлетворить меня – я вполне способен принять это. Но в тех случая, когда я представлял, что ты пытаешься доставить удовольствие и мне, я снова ощущал панику и отвращение. Не к тебе, и не к тому, что в таком случае это было бы совокупление двоих мужчин. Я испытываю отвращение к себе.
Если коротко, то я готов понять и принять любые проявления интимной жизни кого угодно, но не себя. До тех пор, пока ты просто используешь мое тело, не стремясь подарить мне наслаждение, я достаточно спокойно принимаю и это. Меня пугают именно проявления ласки, отвращение вызывает то, что я вообще могу – теоретически – испытывать удовольствие от такого, а не то, кто меня ласкает.
Что касается моего скудного опыта – да, я получал разрядку на грани яви и сна и первые мгновения, когда разум еще дремлет, ощущения были приятными. Но как только я осознавал, что испытал возбуждение, что излился, меня охватывали ужас, паника и отвращение. Я всякий раз стремился как можно быстрее избавится от следов и забыть о произошедшем.
Так что, если ты все еще согласен принять меня как любовника, я очень тебя прошу – не принуждай меня к нежности. Я буду счастлив принять твою страсть, но ответить на нее не в силах.

Валентин отпил вина и замолчал. Вот и все. Теперь Арно уйдет. Возможно, не сразу – сначала попытается доказать, что он неправ, что эта сторона жизни может дарить радость, но быстро осознает тщету своих попыток. И тогда он обратит свое благосклонное внимание на более достойных. А ему останутся лишь воспоминания и разбитые мечты.
Сильные руки скользнули по плечам, разворачивая, и Валентин уткнулся носом в шею Арно.
- Почему ты раньше мне этого не говорил? – хриплый, словно бы сорванный голос. – Ты же мучился со мной.
- Нет! – Неужели он не понял? – Нет, никогда! Арно, мне никогда не было плохо с тобой. Я запаниковал в самый первый раз, но после этого ты был так нежен и не настаивал ни на чем. В те ночи, когда ты возбуждался и ласкал себя, я… Арно, это было непередаваемое ощущение – твоя страсть и твое доверие, то, что ты позволил мне это увидеть, прикоснуться в такой момент. Я был счастлив, понимая, что ты наслаждаешься и видя тебя таким… открытым. Словно ты позволил мне коснуться твоей души. Ты очень красивый, Олененок!
А в ночь перед боем я испытал иное – я осознал, что могу не только наблюдать, но и принимать твою страсть, доставлять тебе удовольствие, а не только быть рядом, когда тебе хорошо.
Разница в том, что я испытываю наслаждение и удовлетворение моральное, а ты еще и физическое.
Я боюсь сам испытывать физическое наслаждение, любимый. Боюсь и стыжусь. Я не знаю, почему.

Напряжение, сгустившееся после его исповеди, было таким плотным, что казалось осязаемым. Арно осторожно гладил его плечи и волосы, стараясь не прижиматься и не скользнуть рукой на спину. А ведь он наверняка рассчитывал на более веселую и горячую ночь.
Валентин потянулся к вину, надеясь, что оно заглушит все сомнения и сорвет вынужденную сдержанность, даря возможность хотя бы до утра стать для Арно тем, кто так ему нужен.
Обе бутылки оказались пусты. Оказывается, исповедоваться, равно как и выслушивать подобные откровения на трезвую голову решительно невозможно. Но в этом случае они оба недостаточно пьяны.
Достав сразу две «Рыцарских» и две «Змеиных», чтобы потом не отвлекаться и еще один кубок, Валентин завозился, срезая сургуч с горлышка первой бутылки и расшатывая пробку.
- Давай, помогу, - Арно стал распечатывать «Рыцарскую кровь».
- Так и знал, что «Змеиная» тебе не по нраву. Почему пил тогда?
- Не угадал. Мне и «Змеиная» нравится, но ты любишь ее больше, вот я ее тебе и оставляю.
Валентин не нашелся с ответом. Даже такое простое проявление заботы и внимания выбивает его из равновесия – в чем же дело? Или это от того, что заботится о нем Олененок?

За окном сгустились сумерки, плавно угасла вечерняя заря. На темном бархате неба, словно россыпь драгоценных камней, мерцали звезды, и так же бархатисто-звездно мерцали глаза Олененка. Огонь в камине прогорел, россыпь рдеющих углей напоминала шкурку небывалого зверя, которая искрится и переливается, когда он дышит, комната освещалась парой свечей.
Устроившись на постели с вином, они говорили обо всем и ни о чем. Арно рассказывал, как отчаянно и мучительно вырывался из болота, как опасался, что в плену в нем опознают брата командующего и попробуют разыграть уже в политической схватке, как добирался сюда с отрядом гаунау, оказавшимися неплохими ребятами, сильно напоминающими бергеров – и чего они договориться не могут? Временами он вспоминал какой-нибудь забавный случай из своего детства и в его рассказах оживали никогда не виденные рощи Сэ и виноградники Савиньяка.
Валентин был благодарен за это доверие и заботу. Откинувшись на широкое плечо возлюбленного, внимательно слушал, полузакрыв глаза, как в детстве, когда ему читали сказки и он представлял неведомы дали, где побывали герои чудесных историй. За то время, что они не виделись, голос Арно стал чуть ниже, глубже, он окутывал теплым шелком и ласкал драгоценным мехом, пьянил, как выдержанное вино.
В ответ на откровения любимого, Валентин вспоминал что-нибудь из своего детства: как впервые увидел живого ежика, пойманного Джастином в саду, как долго сражался с непокорным пером, но все же сумел научиться писать красиво, быстро и без помарок, не пачкая чернилами манжеты уже к семи годам. Как впервые попробовал «Змеиную кровь» и что она тогда ему очень не понравилась – его тайком угостил отпущенный эром к семье Джастин, отмечая истечение первого года своей службы оруженосцем. Валентин рассказал, что тогда был ужасно разочарован – он думал, что вино должно быть невероятно вкусным, иначе, почему взрослые так часто и подолгу его пьют. И как брат добавил в его порцию мед, специи и орешки, потом подогрел и назвал получившееся питье глинтвейном. Вот этот напиток оказался более вкусным, хотя и более коварным – ноги и язык стали заплетаться почти сразу, но уходить не хотелось. Тогда Джастин отвел Валентина в его покои, уложил и, сидя рядом, рассказывал о своей службе. Последним, что запомнил он из того вечера, был необидный смешок графа Васспарда, что младшенькому, действительно, вино предлагать рановато – ведь не может оценить выдержанное кэнналийское, пришлось драгоценный напиток на глинтвейн переводить, словно какую-то тинту.
В следующий раз Валентин попробовал это вино на поминальном пиру по Джастину. Первый же глоток унес его в тот счастливый и хмельной вечер в покоях брата, терпкость вина легла на язык, словно печать, призывающая к молчанию, а горечь оказалась созвучна его горю. И что с тех пор всем винам он предпочитает именно «Змеиную» - как напоминание о самой своей сути, воспоминание о счастье и боли потери.
- «Змеиная кровь» словно бы создана для потомков того, кого сопровождали змеехвостые найери, чья участь была тяжелее, чем у других, а любовь отняли. Мы все – дети договора, нам не завещано счастливой жизни и любви.
- Не говори так.
- Но это правда. Я не могу сделать счастливым тебя и не могу смириться с собственным несовершенством.
- Мы любим друг друга, Валентин и мы вместе. Так или иначе, мы найдем выход. – Арно склонился к его губам, поцелуем ставя точку в неслучившемся споре.

Валентин целовал Арно, не отпуская ни на миг. Словно бы горькая исповедь, помноженная на воспоминания и любовь, подогретая хмелем, ослабила тиски, не позволяющие ему быть таким же, как все. А может, покачиваясь на волнах легкого опьянения, он будто бы оказался в зыбком мире на границе яви и сна, где не властвовал рассудок и он мог нарушить запреты, насладится обычно недоступной ему частью бытия.
Нежась в объятиях Савиньяка и с тихим восторгом ощущая ласкающие прикосновения, Валентин расшнуровал ворот его сорочки и потянул ее из штанов. Арно поднял руки, помогая себя раздеть и блики свечей щедро вызолотили гладкую кожу. Валентин, захлебнувшись воздухом от представшей перед его взором картины, протянул руку, оглаживая желанное тело. Ладонь скользила по стройной шее, широким плечам, сильной груди с темными сосками, мгновенно заострившимися от прикосновений. Скользнула ниже, по ребрам к поджарому животу с манящей ямкой пупка и тонкой золотистой дорожкой, скрывающейся за поясным ремнем.
Арно подставлялся под прикосновения, дразня взглядами, время от времени отпивая вино и слизывая капли с губ. Быстрое скольжение было столь соблазнительным, что Валентин, обхватив лицо Олененка ладонями, прижался к его рту, стараясь поймать его язык губами. Новая игра явно понравилась Сэ и он с восторгом в нее включился, осторожно потянув Валентина к себе на колени, втягивая в рот его язык и нежно покусывая или начиная ритмично скользить своим языком между губ Валентина.
С трудом оторвавшись от пьянящих губ, Валентин покрыл поцелуями шею и плечи Арно, осторожно поласкал его соски, то целуя, то покусывая их. Затем спустился ниже, удовлетворенно ощущая, как непроизвольно подрагивают сильные мышцы живота под нежной кожей. Играть с пупком, вылизывая и покусывая его, зацеловывать весь живот оказалось очень увлекательно.
Валентин чувствовал, как растет возбуждение любимого и это наполняло его неведомой доселе легкостью, пониманием того, что он все делает правильно. Спустившись ниже, он потерся лицом о пах Арно, ощущая его готовность и нетерпение. Внезапное осознание, что даже теперь Арно изо всех сил сдерживает себя, думает о его потребностях больше, чем о своих, наполнило все существо желанием доставить возлюбленному наслаждение, которое он еще не испытывал.
Полностью раздев Олененка, Валентин расположился между его разведенными ногами, аккуратно прикусывая нежную кожу на внутренней поверхности бедер и глядя, как подрагивает возбужденный клинок. Арно привычно протянул руку, но Валентин покачал головой.
- Я хочу доставить тебе удовольствие. Ты мне позволишь?
- Еще спрашиваешь… А... ты действительно… Валентин, ты не обязан…
- Я очень хочу, - он оперся руками о спинку кровати, нависая над любимым. – Ты мне позволишь поступать так, как я сочту нужным?
- Делай, что хочешь, - тихо выдохнул Арно и потянулся поцеловать.
- Тогда повернись, пожалуйста.
- Что?
- Повернись и раздвинь ноги.
- Интересно…
Уложив Арно на живот и подсунув ему под бедра подушку, Валентин снял свою сорочку и лег сверху. Ощущения сильного горячего тела под ним было таким ярким, почти оглушающим, что понадобилось несколько минут, чтобы выровнять дыхание. Олененок терпеливо дождался, пока он сможет привстать и только тогда повернул голову.
- Ты в порядке?
- Да. Просто не ожидал, что ощущения будут такими сильными.
- Кажется, мы говорим о разных ощущениях. Что я должен делать?
- Расслабься.
Запустив руки в буйную гриву, Валентин чуть поласкал оленью голову и стал спускаться ниже.
Сильная широкая спина оказалась заманчивым полем для исследований. Неожиданно для себя прихватив Сэ зубами за холку, Валентин услышал низкий стон, повторившийся, когда он начал зацеловывать лопатки. Ложбинка позвоночника словно бы направляла его, руки оглаживали бока, разминая усталые мышцы.
Поясницу Валентин так же исследовал тщательно, вылизывая, целуя и покусывая, со все возрастающим восторгом наблюдая, как тело любимого начинает жить своей жизнью, томно выгибаясь и покачиваясь.
Сорвав ленту, он перекинул свои волосы вперед и провел этой шелковой волной по всей спине Арно, от шеи до ягодиц. Судорожный выдох сквозь стиснутые зубы и ритмичные движения стали ответом. Не имея больше сил сдерживаться, Арно потирался о подложенную подушку, стараясь приблизить развязку.
- Арно, прошу тебя…
- Я больше не могу… Валентин… Мне нужно… Давай, как раньше: я буду ласкать себя, а ты смотреть. Или трогать. Или что хочешь… Я не выдержу… Хватит…
- Привстань. - И, помогая, потянул бедра Арно вверх, заставляя его встать на колени, опершись грудью о постель.
- Валентин… - имя, словно дуновение ветра в камышах, так тихо и почти недоверчиво.
- Я сделаю все, чтобы тебе было хорошо, любимый. Доверься мне.
Валентин на мгновение замер, любуясь открывшимся видом. Он готов был поклясться, что никто и никогда не видел Арно таким… открытым, почти беззащитным. Кто-то, наверное, назвал бы зрелище непристойным, развратным или вовсе отвратительным, но для Валентина все в возлюбленном было прекрасно. Слегка округлые ягодицы, темная ложбинка между ними, гладкая и наверняка, очень чувствительная, сжимающаяся дырочка, налитый кровью клинок, подрагивающий между бедер, стремясь прижаться к животу и упругие яички.
Возможно, он долго стоял бы так, завороженный видом, но нетерпеливый, почти жалобный стон напомнил о потребностях возбужденного Арно.
Наклонившись, Валентин покрыл ягодицы поцелуями, чередуя их с укусами, вылизал и зацеловал местечко между анусом и яичками. Потерся лицом о ягодицы и скользнул языком в горячую упругую дырочку. Кажется, его напор ошеломил Арно, заставив замереть, почти не дыша, но ощутив его язык в себе, Олененок дернулся, стремясь уйти.
- Прекрати!
- Тебе неприятно? – Наверное, сначала нужно было спросить, приемлемо ли такое для возлюбленного, но охваченный стремлением выразить свою любовь и восхищение, подарить наслаждение, он об этом не подумал.
- Что же ты творишь, скромник?! Ты хоть понимаешь, что не во всяком борделе можно заикнуться о подобных развлечениях?
- Прости, я только хотел доставить тебе удовольствие, - тихо прошептал Валентин, бережно целуя бедра Олененка. – Я не знал, что тебе это будет неприятно.
- Мне приятно, Валентин. – Арно лег на бок и посмотрел в глаза. – Мне очень приятно, но… то, что это делаешь ты… Я хочу сказать, что куда более невинные ласки тебя пугают, а тут…
- Мне приятно прикасаться к тебе – везде. Мне приятно целовать тебя – везде. Ты красивый – везде. Если тебе не понравилось, я больше никогда не сделаю так. Но если все, что тебя останавливает – это соображения приличия, я прошу, позволь мне продолжить. Ведь я сам это предложил, ты ни к чему меня не принуждаешь.
- Ты безумец, мой герцог.
Арно поцеловал руку Валентина и встал на четвереньки, прогнувшись и пошире разведя бедра.
Валентин снова вернулся к исследованиям. Легко подул на пульсирующую дырочку, полизал вокруг и медленно погрузил язык внутрь, лаская горячую тесную плоть. Немного поиграв, то засовывая язык как можно глубже, то высвобождая его, Валентин прикусил разнеженную кожицу и двинулся ниже.
Увлажнив гладкую и блестящую промежность языком, Валентин зацеловала ее. Потом обласкал яички, поочередно втягивая в рот и посасывая, оглаживая расслабленным языком. Непрерывные стоны Олененка подсказывали, что он на верном пути.
Просунув руку между ног Арно, Валентин погладил его набухший клинок. Головка была влажной от выступившего семени и было понятно, что долго любовнику не продержаться. Повинуясь неожиданному порыву, Валентин оттянул член назад, просунул его между бедер и тесно прижал к промежности, так, что налитая головка оказалась напротив расслабленной дырочки любимого.
- Ты… с ума… сошел?.. – кажется, воздуха Савиньяку не хватало.
- Тебе больно?
- Нет…
- Ты позволишь?
- Да…
Валентин наклонился и заласкал языком головку, то и дело соскальзывая к анусу и водя по нему клинком. Собирать капли семени и тут же, на кончике языка переносить их в горячую дырочку оказалось неожиданно увлекательно и Валентин удвоил усилия, жадно целуя и вылизывая все, до чего мог дотянуться.
Сколько продолжалось это безумие – минуты или часы, он не знал, в себя его привел вскрик Арно.
- Валентин, хватит!
Отпустив возлюбленного, Придд сел на краю постели, наблюдая, как Сэ переворачивается на спину и начинает неистово ласкать себя, широко раскинув ноги. Развязка наступила быстро и была очень бурной. Все тело Савиньяка выкрутила судорога, заставив его выгнуться от макушки до пяток, клинок, чуть дернувшись, залил семенем его живот и руку.
Нежно поглаживая и шепча что-то ласковое, Валентин дождался, когда любимый успокоится и склонился к его животу, собирая драгоценную влагу, после чего облизал руку и член Арно.

- Ты сумасшедший, ты это знаешь? – Олененок наблюдал за ним, полузакрыв глаза. – Я даже в самых разнузданных фантазиях не смог бы представить, как такое тебе предлагаю, не говоря уж о том, чтобы ты согласился.
- Я ведь говорил тебе, что для меня важно твое удовольствие. Для меня нет запретов в том, чтобы сделать тебя счастливым.
- А вот теперь я чувствую себя как очень паршивый муж, который требует от жены исполнения супружеского долга, когда ему вздумается, но не заботится о ее удовлетворении.
- Это не так, Арно. Я вижу твое наслаждение и это бесценно. А то, что это удовольствие тебе смог доставить я, дарит мне покой и умиротворение. Мне хорошо с тобой, любимый.
- Как ты думаешь, однажды мы сможем полноценно заняться любовью? – Савиньяк потянулся и выбрался из постели, направившись к столу.
- Я надеюсь, Арно.
- Знаешь, мне в голову пришла идея. Ты говорил, что тебе приятно доставлять мне удовольствие, так?
- Да.
- И что тебе приятно на меня смотреть?
- Приятно.
- Тогда, может быть, ты разденешься для меня? Обещаю, приставать не буду, могу даже близко не подходить. Я просто точно так же, как и ты, хочу насладиться твоим телом. Ты тоже очень красивый.
Валентин помедлил, но внутреннего протеста слова Савиньяка не вызвали. Улыбнувшись, он быстро снял панталоны и чулки и взялся за завязки подштанников.
- Арно.
- М-м-м?
- Ты хотел увидеть – смотри.
Валентин замер посреди комнаты, давая возлюбленному возможность рассмотреть себя. Он никогда не считал свое тело совершенным, а рядом с Олененком таким мыслям и вовсе было неоткуда взяться, но и стыдиться ему было нечего – физических недостатков у него не было.
Такой же обнаженный Савиньяк медленно повернулся от стола, держа в одной руке кубок с вином, а в другой – спелое яблоко.
Валентин не понял вначале, чем его так привлек плод, но оторвать от него взгляд было невозможно. Глянцевые бока мягко сияли, отражая свет свечей, карминная кожица скрывала сочную сладкую мякоть, но почему-то это вызывало парализующий страх, чувство вины, беспомощности и непонимания.

Окончание в комментариях

[L]НеЛюбопытное созданье[/L] <a href="https://voprosovnet.diary.ru/p207868046.htm"> мини "Возрождение"

Вопрос: Понравился фик?

1. Да		0	(0%)
2. Нет		0	(0%)
3. Ничего так, но можно бы и лучше		0	(0%)
4. Пиши еще!		1	(100%)
5. Под пиво сойдет		0	(0%)
Всего:		1 Всего проголосовало: 1

@темы: ОЭ, фанфики, приддоньяк

Comments

[НеЛюбопытное созданье]

- Валентин! Ради Создателя, очнись же! Разрубленный Змей, Валентин!
Испуганный голос Арно. Он кого-то зовет? Кого? Но ведь Валентин – это он сам, значит, Савиньяк зовет его. Нужно ответить, успокоить.
Неужели этот жалобный стон новорожденного котенка – это его голос? Кажется, причина для паники все же есть. Знать бы еще, что произошло.
С трудом открыв глаза, Валентин увидел испуганное и напряженное лицо Сэ. Тот был обнажен и нависал над ним. А почему нависал? Ах, да, он же лежит в постели. Кажется, что-то подобное уже было с ними.
- Арно, что произошло?
- Что произошло?! Это я у тебя хотел спросить. Я повернулся, когда ты меня позвал, ты побледнел и пошатнулся, а потом лишился чувств. Я едва успел тебя подхватить.
Лишился чувств? Из-за того, что Арно обнажен? Нет, не может быть, тут что-то другое.
Савиньяк поднес к его губам кубок.
- Выпей, на тебе лица нет.
Благодарно кивнув, Валентин отпил несколько глотков. Арно уложил его на подушку и устроился рядом.
- Тебе лучше?
- Арно, расскажи, пожалуйста, во всех деталях, что именно предшествовало обмороку. Все как в тумане.
- Мы занимались любовью, все было в порядке, инициатива была твоя. – Арно внимательно смотрел на него и Валентин медленно кивнул, подтверждая – это он помнил. – Потом я пошел за вином и попросил тебя раздеться – я хотел увидеть тебя и пообещал, что не стану к тебе прикасаться, пока ты сам мне не разрешишь, даже не подойду. Ты окликнул меня, я повернулся и увидел, что ты стоишь посреди комнаты обнаженный и улыбаешься. Все было хорошо, Валентин. Я даже сказать ничего не успел, ни единого шага к тебе не сделал, а у тебя вдруг лицо стало таким, будто ты ядовитую змею увидел. Я окликнул тебя, а ты начал падать. Прости мне мой варварский поступок, но ты мне дороже самой выдержанной «Крови», поэтому я решил пожертвовать вином, но подхватить тебя.
- Не могу сказать, что меня это не радует. Сколько бутылок разбил?
- Ни одной. Кубок только уронил, но, к счастью, он серебряный.
- Кубок… - какая-то мысль билась в голове, словно испуганная птичка в силках. – Кубок…Арно, что еще ты уронил?
Ответить Савиньяк не успел. Повернув голову, Придд увидел кровавый отблеск. В луже вина лежало злополучное яблоко, нахально поблескивая глянцевыми боками – оно ничуть не пострадало при падении.
- Яблоко…
Перед глазами замелькали видения из детства. Он был так напуган, что постарался забыть, спрятать их от самого себя. Маневр удался на славу, но разве мог он предположить, что запертые и забытые, они все же найдут способ напомнить о себе…

Звездная ночь, в окно заглядывает луна. Комната погружена в полумрак, свечи почти догорели и лишь угли камина еще рдеют. На постели устроились двое юношей. Золотоволосый, кусая губы, привалился спиной к изголовью и покачивает в объятиях светлокожего шатена, смотрящего в темноту остановившимся взглядом и говорящего, говорящего, говорящего… Кажется, он даже не осознает, что именно говорит, его мысли далеко. Тихий шепот в тишине звучит громче крика, слова, произносимые ровным бесстрастным голосом, сочатся болью…

[НеЛюбопытное созданье]

- Мне было лет пять-шесть, не больше – тогда за мной еще присматривала воспитательница, но скоро ее должен был сменить гувернер. Это была очень сухая и набожная женщина, кажется, она была монахиней-эсператисткой, скрывавшейся от кого-то. Мать ее пожалела и приютила, поверив ее словам, что на обитель напала шайка бандитов, искавших легкой поживы. Она говорила, что никаких драгоценностей в монастыре не было – обитель была маленькой и малозначительной и разочарованные головорезы разграбили кладовую и винный погреб, забрали запас лекарственных трав и пожертвования паломников, а потом позарились и на самих святых сестер. Если все они были такими же, как и моя воспитательница, то это были либо очень невзыскательные бандиты, либо она себе изрядно польстила.
Не знаю, так ли это было на самом деле, но она говорила, что скиталась, пока не столкнулась с моей матерью, когда просила милостыню на границе наших владений. Матушка пожалела ее и рассудила, что монахине нужен кров и она, несомненно, станет хорошей наставницей – ведь Создатель заповедовал своим невестам смирение и добродетель. Я никогда не видел от нее ласки, не слышал и слова ободрения, лишь вечные поучения и проповеди.
На Летний Излом мне подарили чубарого пони и я был невероятно счастлив. Каждую свободную минут я старался проводить со своим любимцем, наверное, если бы он был поменьше, я притащил бы его в детскую. Джастин говорил мне, что пони хоть и маленький, но самый настоящий конь и я должен с ним подружиться, что относиться к нему нужно как большому коню.
Однажды утром я отправился на конюшню, чтобы угостить Никса яблоком. Я сам его выбирал, перебрал чуть ли не корзину плодов, пока нашел самое большое, аппетитное и сочное. Пока я добрался до конюшни, моя сила воли подверглась серьезному испытанию – хотя я и съел весь завтрак, но оно было таким ароматным, что было очень сложно удержаться от соблазна откусить хоть кусочек. Останавливала меня только одна мысль: я несу подарок другу, а значит, есть его нельзя. Пусть Никс и пони, а не человек, но мне не понравилось бы, если бы мне подарили надкушенное яблоко, значит, Никсу тоже может быть неприятно.
Когда я вышел к конюшне, никого из слуг не оказалось на месте, но я слышал их выкрики и смех. Они что-то кричали о собачьей свадьбе и мне стало интересно. Я завернул за угол и увидел забавную дворняжку, маленькую, с огромными пушистыми ушами и хвостом и умильной мордочкой, а за ней бежало несколько собак покрупнее. Она повиливала хвостом, тявкала, а те, другие, припадали на передние лапы и, кажется, старались ей понравится. Наконец, один из псов подбежал к дворняжке и взгромоздился на нее, двигаясь как-то странно.
Я не понимал, что происходит, о какой свадьбе все кричат и почему большой пес придавил маленькую собачку. Только я хотел подойти ближе и спросить, как появилась моя воспитательница. Она за ухо утащила меня оттуда, злобно шипя, что я дрянной испорченный мальчишка, склонный к греху и должен молить Создателя об исправлении моей дурной натуры. Я попытался объяснить, что шел кормить яблоком своего друга, но она и слушать не стала. А когда я спросил, почему все кричали о собачьей свадьбе и как такое возможно – ведь ни один священник не станет венчать собак, она просто задохнулась от ярости. В тот день впервые в жизни на меня подняли руку. Сначала она несколько раз ударила меня по губам, чудом не разбив их, а потом отхлестала по щекам, говоря, что я одержим демоном похоти, но она изгонит его из моего тела. Я едва мог дышать от боли и ужаса, сил сопротивляться, а тем более, вырваться и убежать у меня не было.
Она притащила меня в часовню и макнула в чашу со святой водой, приговаривая, что это изгонит из моего тела нечистого духа. Не знаю, как насчет нечисти, но от холодной воды стало немного полегче. Потом она поставила меня на колени перед алтарем, рассыпав там гальку, и велела молить Создателя о прощении и каяться в грехах. Она все время повторяла, что у нее никогда не было сомнений в моей испорченности.
Своим спасением я обязан ментору, который разыскал меня, чтобы начать урок чистописания. Он увидел, как я, заплаканный, стою на камнях, а эта… святая сестра кружиться вокруг и плюется ядом. Не знаю, что именно он сказал ей, скорее всего, пригрозил гневом моей матери и изгнанием. В тот день я так и не смог заниматься – дрожали руки, болело все тело и в глазах стояли слезы. А еще было обидно – ведь я не сделал ничего дурного, по крайней мере, осознанно. Обычно, если я нарушал какие-то правила по незнанию, в первый раз мне указывали на мою ошибку и разъясняли, как надлежит поступать в дальнейшем, а тут… Я так и не решился расспрашивать ментора, а он, видя, как я испуган, принес отвар из трав и фруктов с медом, налил мне полную чашку и вместо уроков стал просто рассказывать об обычаях разных народов.
До сих пор, вспоминая его, я ощущаю прилив необычайной благодарности, хотя тот случай я и постарался стереть из памяти.
Несколько дней прошли относительно спокойно – воспитательница хоть и поджимала губы и цедила слова более неприязненно, чем всегда, не смела мне досаждать, по всей видимости, боясь, что ментор все расскажет и она потеряет место, а то и будет наказана.

[НеЛюбопытное созданье]

Однажды утром, когда я проснулся раньше обычного, я почувствовал себя несколько иначе, чем всегда. Любознательность была мне свойственна, сколько я себя помню, поэтому я подошел к зеркалу и стал внимательно себя рассматривать.
В лице никаких изменений не было, да и новые ощущения распространялись по телу намного ниже. Решив продолжить исследование, я снял ночную рубашку и взглянул на себя.
Увиденное меня заинтересовало – обычно небольшой и мягкий, мой орган теперь стал чуть больше и стоял. Это было странно, но не неприятно, мне захотелось понять, что происходит.
Когда вошла воспитательница, я гладил себя, стоя перед зеркалом, удивляясь тому, насколько это может быть приятно. Увидев ее отражение в зеркале, я словно окаменел, даже руку не смог убрать, так и стоял, сжимая себя.
Во второй раз она воздержалась от рукоприкладства, но дала волю своему языку. Шипела, как целый клубок разъяренных кобр, едва ли не захлебываясь злобным торжеством.
Из ее речи я узнал, что совершил великий грех, что я навеки проклят и навлек позор на себя, своих родителей и весь род. Она говорила, что едва не поверила в мое раскаяние, в то, что я ничего не знал в первый раз, но теперь я показал свою истинную сущность. Что наверняка я специально ходил на задний двор, чтобы посмотреть на «мерзкую случку грязных животных», что я и сам как животное.
Она много чего прошипела в то утро, я помню какие-то обрывки. Я словно ослеп и оглох от ужаса и стыда, мне казалось, чувство вины и отвращение к себе наполняют меня всего, вытесняя ту утреннюю радость, которая была до ее прихода. Я так и не смог понять, что я такого ужасного натворил, в чем так провинился и почему нельзя касаться своего тела там. Ведь нет ничего дурного в том, чтобы коснуться рукой другой своей руки, волос, уха, носа, а это такие же части моего тела.
Она словно бы изливала в меня поток нечистот и грязи, наполняя сточными водами со всех окрестностей. Когда она закончила выплевывать мне в лицо проклятия, угрозы и оскорбления и ушла, я долго еще не мог пошевелиться, так и стоял, замерев и продолжая держать себя.
Не знаю, сколько времени я так простоял. Когда я снова смог двигаться и думать, я посмотрел в зеркало и, увидев, что продолжаю трогать запретное место, вскрикнул и отдернул руку так резко и неловко, что причинил себе боль. Там все выглядело нехорошо, а чувствовалось еще хуже. Орган покраснел и припух от того, как я себя стиснул, испугавшись воспитательницы.
Стараясь не кричать и не плакать, чтобы не пришлось объяснять, отчего я испытываю боль и не признаваться в своих преступлениях, я кое-как добрался до постели и лег, сжавшись в комок, надеясь, что боль утихнет. В тот день я впервые попытался отказаться от завтрака, но горничная перепугалась и хотела позвать матушку, решив, что я занемог. С трудом я отговорил ее, признавшись, что просто ленюсь, но сейчас встану. Я попросил ее принести что-то – уже не вспомню, что именно, да и неважно это – и выбрался из кровати.
Тот день стал для меня пыткой – оказалось, у меня так мало возможностей остаться с собой наедине и при этом не вызвать расспросов. Впервые в тот день я благословлял дневной сон – я притворился спящим и, оставшись в одиночестве, приложил к больному месту смоченный холодной водой платок. К счастью, я сообразил так поступить еще до завтрака и менял эти примочки так часто, как удавалось. Весь этот день, как и несколько последующих прошли под сенью страха и боли. Боль постепенно отступала, ее удавалось утишить холодными компрессами, но я боялся, что кто-нибудь заметит, что я небрежно одет – ведь я не мог никого попросить о помощи или что на штанишках проступит мокрое пятно от платка и тогда мне либо придется рассказать о произошедшем – а к тому времени я твердо уверовал, что совершил нечто немыслимо отвратительное, уподобившись едва ли не Леворукому – либо признать, что я, словно неразумный младенец, не в состоянии проконтролировать свое тело и обмочился.
Беды мои умножались еще и тем, что злобная надзирательница, которую все считали моей воспитательницей, чуть ли не нянькой, заходила ко мне каждый день по несколько раз, особенно, когда я был еще в постели или собирался ложиться. Она кружила вокруг, подобно стервятнику, надеясь схватить меня за руку и вот, я стал бояться даже заботиться о себе, ведь вдруг это – тоже грех, то, что я пытаюсь унять боль, то, что я по-прежнему трогаю себя.
Через пару месяцев ко мне приставили гувернера, а ее вышвырнули из Васспарда – дядя застал ее в покоях моего брата, где она, опять-таки, визжа о распутстве молодежи, о падении нравов и еще о чем-то, будучи пьяной, домогалась наследника рода, говоря, что уж она-то, праведная эсператистка, сумеет наставить развратного юнца на путь истинный. Я узнал об этом скандале незадолго до отправки Джастина в Торку – выпив лишнего, он заговорил о своем разбитом сердце, о предавшей его возлюбленной и о том, что ему самому удивительно, как он смог сойтись с женщиной после того, что с ним было. Я тогда не понял, о чем он говорил, а брат, немного помолчав, рассказал о бесноватой сластолюбице.
К тому времени я уже не помнил, что именно она со мной сотворила, я постарался стереть из памяти этот кошмар. Я помнил ее строгость, холодность и сухость, ощущение себя рядом таким виноватым и незначительным. Но даже простое напоминание о ней заставило меня оледенеть, словно она внезапно возникла прямо за мной и сейчас снова начнет цедить свои религиозные мерзости и поучения. А, поняв, что она едва не… не знаю, уместно ли говорить в такой ситуации об изнасиловании, но это точно не было совращением.
К тому времени я уже понимал, что со мной что-то не так. В нашем кругу не принято обсуждать эти вещи, по крайней мере, это не тема для беседы в приличной компании. Но я слышал разговоры пажей, хваставшихся любовными победами или насмехавшимися над теми, кто нетерпелив настолько, что извергает семя, едва познав женское тело. Я слышал сплетни служанок, обсуждавших своих дружков или родовитых кавалеров, проявивших к ним благосклонность на одну или несколько ночей. Я понял, что этот мир недоступен мне, что он мне безразличен сам по себе, но смертельно пугает, едва только появляется намек на какое-либо соприкосновение с ним.

[НеЛюбопытное созданье]

В комнате повисло молчание. Валентин, измученный страхами и воспоминаниям, устало прикрыл глаза, склонив голову на плечо Арно. Олененок механически перебирал его волосы и глядел куда-то вдаль.
- Я никого никогда не хотел убить так сильно, как эту мразь.
- Что?
- Я говорю, что даже в бою, даже видя перед собой оскаленные рожи бесноватых я не был настолько одержим жаждой убийства. Разрубленный Змей, да если бы у меня был один-единственный миг на встречу с этим отродьем Изначальных Тварей, ее не спасло бы то, что она выглядит, как женщина! Хотя, судя по твоему рассказу, догадаться о ее принадлежности к слабому полу можно лишь по платью.
- Ты… ты не презираешь меня? – Валентин привстал, неверяще глядя в лицо Олененку. – Теперь, когда ты знаешь, что я из себя представляю…
- Валентин, я всегда это знал.
- Что?.. – Как? Откуда?
- Я всегда знал, что ты – хороший человек. Ну, почти всегда. Какое-то время преступление Борна застило мне глаза, равно как и предательство твоего эра и я не давал себе труда отделить тебя от них. Но я все же осознал свои ошибки и постарался узнать тебя. А теперь я знаю, как эта мразь издевалась над тобой и в угоду своему фанатизму калечила твою душу и разум, калечила твою жизнь. И этого я ей никогда не прощу.
Арно привлек растерявшегося Валентина к себе, бережно поцеловал и уложил на подушку.
- Но все же сегодняшняя ночь, хоть и принесла тебе болезненные воспоминания, очень важна для нас. Я сказал себе, что приму тебя любым и постараюсь помочь – но я не представлял, что с тобой происходит, пока ты не объяснил мне. Я попытался как-то это осознать, но не понимал, что именно нужно сделать, чтобы ты научился наслаждению. Теперь мы оба знаем ответ, а раз так – то мы знаем, с чем нам предстоит сражаться. Это будет нелегко, но мы справимся. Тебе еще не раз будет страшно и стыдно, Валентин, но теперь ты знаешь, откуда в тебе это, а, значит, мы будем искоренять дурные мысли и воспоминания, заменяя их приятными. Я в нас верю. А ты?
Валентин медленно кивнул, не отрывая взгляда от горящих глаз Савиньяка.
- Отлично! А начать предлагаю прямо сейчас. Если я правильно понял, то это яблоко и пробудило твои воспоминания, вернее, яблоко и то, что мы оба были обнажены?
- Да, полагаю, это так. Мои злоключения начались с такого же яблока, хотя оно, разумеется, ни в чем не было виновато. Более того, плод был безжалостно раздавлен этой чудовищной женщиной и Никс остался без угощения. А когда ты повернулся на мой голос, мы, на несколько мгновений, стали отражениями друг друга, совсем как в то утро, когда я стоял перед зеркалом.
- Прекрасно! Тогда предлагаю его уничтожить, - Арно немедленно встал с постели и направился к уличенному в соучастии в преступлении против его избранника фрукту. – Сейчас я его отмою и мы его съедим. Невозможно бояться того, кого ты можешь съесть.
- Безупречная логика.
- А то!
Сочная мякоть хрустела на зубах, брызжа ароматным соком. Олененок фыркал и то и дело наклонялся, чтобы слизнуть сладкие капли с кожи любовника. Валентин расправлялся с врагом обстоятельно и методично, не давая ему ни единого шанса. Победу они отметили остатками «Рыцарской крови» - Арно заявил, что это был честный бой, поэтому пить нужно именно ее.

Валентин сонно выгнулся и сладко вздохнул. Сон медленно оставлял его, но тело не желало сразу просыпаться и действовать, наслаждаясь теплом и негой.
Мягкое скольжение по горячей со сна коже заставило заурчать, а после захлебнуться стоном, рождающимся словно бы в самой глубине естества. Тягучая, словно патока, волна шелковисто перекатывалась по телу, нежа и лаская.
Приоткрыв глаза, Придд увидел, что лежит, раскинувшись в собственной постели, а неугомонный Арно зацеловывает и гладит все его тело. Предутренняя дымка, в которой уже чувствовались первые лучи зари, рассеивала полумрак комнаты, делая все вокруг каким-то прозрачным и эфемерным, словно видение волшебной страны из детских сказок. Глядя на плавно двигающегося виконта, можно было принять его за одного из озорных духов, соблазняющих смертных и уносящих к себе, в таинственные леса на далеких островах.
Арно чуть отстранился, откидывая назад мешающие волосы, и Валентин понял, что его разбудило. Его восставший клинок влажно блестел от собственной влаги и проявленного внимания со стороны Савиньяка, который явно вознамерился вернуться к прерванному занятию.
Первым порывом было оттолкнуть эту буйную голову, в которой непонятно, какие мысли бродили и как-нибудь самому разобраться с проблемой, но Арно, словно почувствовав, поднял на него глаза и улыбнулся, а потом наклонился ниже и, не отводя взгляда, поцеловал головку члена, дав ей скользнуть прямо между полуоткрытых губ.
Ощущения ошеломили. Теплое, влажное, шелковое кружево, оплетающее ставшую невероятно чувствительной кожу. Арно несколько раз двинул головой вверх и вниз и новая волна удовольствия мягко накрыла, поворачивая, меняя местами привычные ориентиры, лишая опоры. Откинувшись на спину, Валентин тихо застонал, непроизвольно толкнувшись в податливый рот и запустил пальцы в оленью гриву, доверяясь и опрокидываясь в сонно-страстную истому.
Арно умело ласкал его, не доводя до предела, не давая вырваться из оков сна, расслабляя каждым движением – и паника была задавлена, не успев зародиться.
Валентин не знал, как долго длился этот сон наяву, но и он подошел к концу. Гортанно застонав и выгнувшись, он излился медленными, словно бы тоже сонными и нежными толчками. И глядя на то, как истекает жизненными соками его клинок, Валентин впервые не чувствовал того, что преследовало его все эти годы: ни ужаса, ни отвращения, только безграничное умиротворение.
Довольно улыбающийся Олененок вытянулся рядом, опираясь на локоть и любуясь его «маленькой смертью». Потом он протянул руку и, отерев семя с кожи, аккуратно облизал свои пальцы, прижмурившись, словно дегустируя выдержанное вино.
Проваливаясь снова в сон, Валентин успел подумать, что первое утро их новой жизни выглядит многообещающе.

[НеЛюбопытное созданье]

2

За окнами детской в Васспарде кружились пушистые хлопья снега, в камине весело трещали дрова, по всей комнате были расставлены свечи, превращающие сумерки в полдень. Прошло уже несколько месяцев с той памятной ночи, месяцев, наполненных боями, разговорами и любовью. Арно, привыкший выражать свои чувства поступками, научился постоянно говорить Валентину о своей любви, не жалея для него ни ласковых слов, ни нежный прозвищ. Он старался не оставлять возлюбленного надолго одного, хотя это и не всегда зависело то них.
Валентин же делал все, чтобы преодолеть свои страхи и оставаясь в одиночестве. Теперь, зная, чем они были вызваны, он раз за разом убеждал себя, что проклятия безумицы более не властны над ним, что он не изгой и не чудовище, что все происходящее с ним – естественно. Он говорил себе о том, как сильно любит Арно и о том, что возлюбленный заслуживает рядом человека, в полной мере способного ответить на его порывы. Он снова и снова удивлялся тому, какое наслаждение может подарить самая простая ласка. А каждое новое воссоединение после краткой разлуки несло им новые открытия.
Теперь Валентин уже не стыдился своего тела, удивляясь лишь тому, как весь этот океан чувственности, спавший в нем все эти годы, не вырвался наружу ранее, сметая все преграды и благодарил небеса за то, что его спасением стал именно Арно – любящий и любимый. Иногда Придд просыпался посреди ночи и долго лежал без сна, разглядывая свое огненное счастье, осторожно лаская и целуя его.

Однажды он проснулся от того, что всем телом приник к Савиньяку, обвивая его, словно лоза, то прижимаясь, то отдаляясь, будто приливные волны. Сонный Арно лениво поглаживал его в ответ и эта расслабленная нега окутывала их, делая желание мягче, а кожу – чувствительней к любым прикосновениям.
Через некоторое время Арно перекатился на спину, увлекая Валентина на себя, помогая ему устроиться сверху. Валентин лег, обхватив ноги Арно и просунув свой клинок между его бедрами. Очутившись в этом горячем плену, он едва смог дышать, потерявшись в водовороте новых ощущений. Но природа взяла свое и тело, ведомое древним и мудрым инстинктом, само начало вечный танец жизни и любви.
В тот раз он излился быстро и бурно, благодарно целуя растрепанные золотистые пряди своего чуда. Чуть отдышавшись и почувствовав, как в его живот упирается все еще твердое достоинство избранника, Валентин лег рядом, раздвинув ноги. Арно, погладив по спине, словно приручая норовистого коня, оседлал его, направляя член в ложбинку между ягодицами и сжимая их руками.
Арно то подавался вперед, то отступал, скользя по его телу, задевая гладкой головкой ставшую невероятно чувствительной дырочку. Временами он наклонялся, целуя и покусывая лопатки, щекоча спину взъерошенными прядями. Распаленный предшествующими ласками, он так же не смог долго сдерживаться и почти упал на Валентина, бессвязно шепча, умоляя.
Поняв, чего желает любовник, Валентин сам раздвинул ягодицы, разрешая. Арно наклонился ниже, благодарно скользнув губами по скуле, потом приподнялся и прижал клинок ко входу, чуть нажимая и неистово лаская себя. Набухшая головка раздвинула тугое кольцо мышц и это стало последней каплей – Олененок бурно кончил, впервые изливаясь в тело Валентина.

- О чем задумался? – Арно обнял сзади и потерся носом о щеку, словно большой кот.
- Обо всем. До сих пор не могу поверить, что война позади, мы оба живы и ты здесь.
- Война на севере не заканчивается никогда, она лишь притихает с наступлением зимы. Так что на наш век приключений хвати, мой полковник. А что до твоего любезного приглашения погостить – так разве я мог отказаться посетить легендарный Васспард, неприступную твердыню Волн? Да и с братьями твоими познакомиться было интересно.

Савиньяк легко подружился с младшими и помог им найти общий язык с резко повзрослевшим старшим братом, так рано ставшим главой Дома. За эту неделю они вчетвером облазили замок от подвалов до чердаков и Валентин словно бы вернулся в детство. А на конюшне обнаружился верный Никс, наконец-то дождавшийся своего яблока. Престарелый ментор, которому сейчас было доверено воспитание Питера, так же пребывал в добром здравии, чем немало порадовал полковника Заразу.
Освоившись в замке, незаметно снова превратившемся из символа и твердыни в просто дом, Валентин решился взглянуть в глаза своему самому потаенному страху. Утром его долго не могли найти, пока встревоженный Олененок, расспросивший слуг, не разыскал его в детской.
Валентин сидел на постели, рассматривая разложенный рядом аквамариновый костюмчик, украшенный лиловой вышивкой и серебристыми кружевами.
- Боюсь, теперь ты при всем желании не сможешь в него втиснуться, - нарочито весело сказал Арно, стараясь за легкомыслием скрыть беспокойство.
- Мой детский костюм для торжеств. Его мама вышила. Я сейчас смотрю на него и мне становится страшно от понимания, каким маленьким и беззащитным я тогда был.
- Ты хочешь сказать…
- Да. Пони был подарком к Излому от отца – он сказал, что мне пора учиться держаться в седле, иначе потом, повзрослев, я не смогу управиться с конем. А мама приказала сшить мне настоящий придворный костюм и сама его украсила.
Арно протянул руку и потрогал камзольчик, пошитый на мальчика не выше 4 бье. Даже странно, что высокий и статный герцог когда-то был беззащитным ребенком.
Решив отвлечь любимого, Олененок преувеличено внимательно оглядел комнату.
- А здесь довольно уютно.
- Именно здесь все и началось.
Валентин окинул взглядом комнату, которая когда-то была целой вселенной, хранящей его тайны и помыслы. Здесь по-прежнему было много света и потайных уголков, кровать под бархатным балдахином тоже осталась прежней, взрослой – он не спал в детской кроватке никогда с тех самых пор, как его перестали укладывать в колыбель. Может быть, именно поэтому так часто в детстве ему снились бескрайние морские просторы.
- Как ты? – Арно обнял его, заставляя откинуть голову себе на плечо.
- Все в порядке. Знаешь, я хочу остаться здесь на ночь.
- Если ты уверен, то я тем более не имею ничего против.

[НеЛюбопытное созданье]

Вечер и вино, неспешная беседа, объятия и поцелуи. За день слуги успели протопить прежние покои своего Повелителя – никто и не подумал удивиться герцогской блажи пожить в детской комнате. Либо привыкли не доискиваться причин любых поступков господина, либо решили, что после всех пережитых ужасов вполне естественно пожелать хоть ненадолго, хотя бы в мыслях перенестись в то время, когда он был счастлив и беззаботен.
Клаус и Питер давно отправились спать, пожелав брату и его гостю доброй ночи, слуги позаботились о запасе вина и закусок и не должны были появляться без зова до утра. Дольше тянуть смысла не было.
Отставив бокал, герцог поднялся и подошел к напольному зеркалу на подставке. Остановившись, он внимательно оглядел себя и начал медленно раздеваться.
Приподнявшийся на постели Савиньяк внимательно следил за происходящим. С его места открывался великолепный обзор – Валентин был виден и со спины и в отражении.

Как и много лет назад… Только теперь зеркало отражало не чуть пухловатого прелестного ребенка с растрепанными со сна волосами, а молодого мужчину, уверенного в себе и осознающего свою красоту. Валентин провел ладонью по шее, по плечам и груди, погладил соски и ребра. Спустился к животу, оттуда к бедрам, погладил ягодицы. Это не было ласками, скорее, знакомством с собственным телом, но оно отреагировало именно так, как и положено. А может быть, сыграл свою роль обжигающий взгляд, оглаживающий и нежащий его, зовущий?
Когда его клинок начал пробуждаться, Придд взял его в руку, чуть поглаживая и несильно сжимая, чутко вслушиваясь в свои ощущения.
Страх, отчаяние и отвращение… Кажется, он забыл, когда в последний раз они напоминали ему о себе. Возлюбленный все-таки сумел спасти его, научил наслаждаться и радоваться. Так стоит ли терять время на призраки прошлого, растаявшие, словно туман под палящими лучами солнца, когда всего в нескольких шагах его ждет тот, кому он доверил сердце, душу и тело?

Развернувшись легко, словно в танце, Валентин, бросив последний взгляд в зазеркальные глубины, вернулся к кровати.
- Вот и все.
- Совсем все? – уточнил Олененок.
- Да, совсем. Она больше не властна надо мной. – Сел на противоположный край ложа, взглянул прямо в обжигающие глаза. – Арно, я хочу тебя. Хочу заняться с тобой любовью, до конца, здесь.
От подобной откровенности, от той уверенности, что звучала в голосе Придда, у Арно перехватило дыхание и он смог только кивнуть.
Потянув Олененка, Валентин уложил его поперек кровати и склонился к нему, нежно целуя. Непривычно было видеть Арно так – словно в перевернутом отражении, но это создавало ощущение, что все у них впервые. В первый раз он целует лицо возлюбленного, от лба к губам, словно бы поднимаясь, скользя по нему, накрывая своим телом. В первый раз так касается стройной шеи и чувствительной ямочки под ухом, впервые так соскальзывает дальше, ключицам и соскам, прокладывает дорожку к пупку, одновременно чувствуя, как лежащий под ним любовник точно так же исследует его тело, чуть приподнявшись, трется лицом, целует, покусывает, обнимает.
Пряжка ремня стала неожиданным препятствием, но полковник Зараза не привык отступать и перед более сложными трудностями. Приподнявшись на локтях, он вступил в бой с коварным врагом, вознамерившимся не подпустить его к столь желанной цели. Через минуту противник капитулировал, но на защиту чести хозяина встали панталоны и белье.
Недовольно фыркнув, Валентин потерся лицом о пах любовника и невольно выгнулся, забывая обо всем, чувствуя, как Олененок дразнит его, то целуя и облизывая его напряженный орган, то лаская им свое лицо.
- Хватит…
Откатившись, Валентин помог Арно раздеться, сел на пятки и притянул спиной к себе, усадив на свои колени. Откинув голову ему на плечо, Олененок столкнулся взглядом со своим отражением.
- Ты позволишь?
- Пожалуй, это искупит недельное воздержание, - чуть улыбнулся виконт, потираясь ягодицами.
Взяв со столика резной флакон с ароматическим маслом, Валентин вылил немного на ладонь, согрел и заласкал клинок возлюбленного.
- А… ты… ничего… не перепутал?.. - с трудом проговорил Савиньяк.
- Не хочу потом терять время, - прикусывая изящное ухо, выдохнул Придд.
Смазав себя, согрел еще немного масла и стал разминать и готовить возлюбленного, внимательно ловя малейшие изменения его подвижного лица, услужливо демонстрируемые отражением. Распаленный Савиньяк сам с готовностью насаживался на пальцы, покачивался и нетерпеливо постанывал.
Через несколько минут Валентин счел подготовку достаточной.
- Расслабься, - шепнул он, осторожно прижимая к себе желанное тело.
- Тогда поторопись, - ответный полустон-полувздох окутал их обоих шелковым покрывалом.
Олененок приподнялся и впустил в себя напряженную плоть. Ненадолго замер, привыкая, закинул руки за голову, вплетая пальцы в каштановые пряди и начал плавное скольжение вверх и вниз.
Валентин впервые брал возлюбленного и ощущение жаркого тела, такого сильного и такого покорного в его руках, осознание полного доверия, что выказал ему любимый, понимание, что прошлое больше не властно над ним, переплавилось в ослепительное счастье, выразить которое словами он был не в состоянии.
Задыхаясь от счастья, любви и непрошенных слез, он кончил.

Когда удалось отдышаться, Валентин осознал, что все еще сжимает Арно в объятиях, уткнувшись лицом в его плечо и заставил себя разжать руки. Арно, соскользнув с его колен, повернулся и обнял, не давая упасть.
- Тебе нужно почаще отпускать себя, - шепнул он в губы, перед тем как поцеловать.
Дождавшись, когда Арно усядется по-холтийски, скрестив ноги, Валентин опустился сверху, обнимая его руками и ногами. Скользкие от масла пальцы разминали и растягивали его, дразня и готовя. Уже расслабленный после оргазма Валентин не нуждался в долгой подготовке и через несколько минут Арно приподнял его и опустил на свой клинок.
Валентин прижался, оплетая возлюбленного и плавно качнул бедрами, подражая морисским танцовщицам. В удивленно распахнутых глазах Арно отразились отблески свечей, но он подхватил игру, то притягивая, то отталкивая Валентина, сливаясь с ним в танце.
Сначала медленно, покачиваясь то вправо-влево, то вперед-назад, затем все быстрее, но так же плавно. Валентин разжав объятия, откинулся, ложась, и запрокинул голову, глядя на их отражение. Вид собственного тела, бесстыдно извивающегося, открыто дарящего и принимающего наслаждение, наполнил душу счастьем и уверенностью, которые было необходимо разделить на двоих.
Валентин ускорил темп, выписывая круги и восьмерки, сжимая внутри себя клинок возлюбленного, то выгибаясь так, что касался постели лишь ягодицами и макушкой, то прижимаясь всем телом к Олененку, то вновь падая, но ни на миг не отводя взгляда от горящих черных глаз.
Почувствовав особенно сильный толчок, Валентин сжал любимого по все длине и протянул ему руки, рывком насаживаясь и принимая семя Арно.

В темноте спальни слегка рдели каминные угли, даря тепло. За окнами плавно кружились мягкие хлопья снега, укутывая замок и его обитателей. Зима превратила Придду одну большую снежную сказку, в которой не было места злу.

[freir]

Очень эмоционально и нежно.
И Валентин такой весь в духе "спасение утопающих - дело рук самих утопающих".
Хорошие они.
И мне нравится, как вы пишете. Я прямо видела картинки. И детскую, и яблоко это.
Желаю вам побольше вдохновения.

[НеЛюбопытное созданье]

freir, огромное спасибо!
Валентина я вижу именно таким - внешне спокойным и холодным, но при этом очень эмоциональным внутри и контролирующего эти самые эмоции силой воли и разумом, чтобы не давать им вырваться на волю.
Постараюсь и дальше не разочаровывать.